– Вы завтра летите?
– Сегодня уже.
– Извини.
Судя по голосу он в силах ещё соображать.
– Во сколько?
– А что?
– Шеф спрашивает.
– Так я же ему объяснил. Давай-ка его сюда.
– Мне объясни.
Известен испорченный телефон.
– Вы где?
– В бане.
– В полночь?
– А ничего.
Объясняю ещё. Чувствую нарастание бестолковости.
Утром в аэропорту у шефа потрёпанный вид. Отдаю купленную водку. В очереди на отлёт шеф заметно мучается. Границу мы проходим раньше и ожидаем шефа в буфете с коньяком. В полёте шеф спит.
Из бани они, оказывается, вернулись поздно. В пять по договорённости заехал шофёр, и шеф его отпустил. Крутов – попутчик шефа и сосед по многоэтажке – в конце концов забеспокоился: отчего нет машины в аэропорт? Поднял шефа и тот вспомнил, что он вроде бы её отпустил. Пришлось Крутову напрячь все свои возможности, чтобы успеть вовремя. И вот в самолёте шеф спит, уронив голову на грудь.
Самолёт дрожит от непомерных дорожных усилий, а мы этакими голубчиками сидим себе в хвосте салона вдали от начальства и пьём лёгкое вино, листаем французские журналы и разговариваем. Впереди наискосок в пределах видимости спящий шеф, и я думаю и о везении его и о политике «дал-взял».
Как-никак а мы созданы для коллективных дел. В ЦУПе (Центре управления полётами), например, вся наша муравьиность на виду. Помимо своего делового назначения ЦУП – непременное место встреч. Где и когда ещё встретишь тех, кого давно не встречал или кто исчез с нашего делового горизонта и появился уже совсем под другим соусом. Но эта встреча запланирована: французы приехали. Обсуждается будущий полёт.
Они ещё и в рабочую комнату не вошли, толкутся около, а мы уже спешим к ним по коридору, с другого конца. Мы – это я и шеф. Подходим, здороваемся. Лабарт в этом проекте уже в новом качестве: не замом, а выше – он стал директором проекта с французской стороны, по сути самым определяющим лицом. Мы как-то с ним обсуждали возможности улучшить дело. И хорошо бы и с русской стороны поставить знающего человека организатором, директором, который бы и за проект отвечал
и разбирался во всём, словом, как у французов. И что там греха таить, я в предыдущем проекте играл негласно такую роль.
– Кого вы видите директором проекта с российской стороны? – спрашиваем мы через переводчицу.
Лабарт отчего-то мнётся, пожимает плечами, отвечает уклончиво. Ему неприятны вопросы в лоб. Со мной он давно знаком, а шефа узнал во время его недавней поездки во Францию.
– Я думаю, – тянет Лабарт, – но это моё личное мнение. Директор не должен быть из медиков…
Конечно, не должен. Медики – привлечённые с их медицинскими экспериментами из Института медико-биологических проблем, с их неуёмным рвением бороться за каждый зарубежный день, желанием подключить ещё массу коллег. По каждому «основополагающему» эксперименту, вроде взятия мочи, от них должны ехать двое – учёный и инженер. Учёный? Какой – такой учёный? Кот учёный? Да, мы согласны целиком и полностью – медики не подойдут. А кто же? Я по делу подхожу более всех. Во-первых, у меня весь предыдущий опыт, да и с Лабартом мы чуть ли не друзья. Чего ещё?
– Не знаю, – тянет Лабарт, – мы не обсуждали ещё…
Я мысленно его подталкиваю: рожай скорей и дело с концом.
– Могу сказать только своё мнение…
Ну, говори. Я знаю, что буду отличным директором, хотя это жертва с моей стороны. Администрирование отнимает массу времени. Однако кому запрягать, тому и возить.
