– Да, мама. Хорош он и добр. Только вот чует сердце, что не на радость, а на горе его ко мне Господь посылает!
– Почему мыслишь эдак непотребно? – удивилась Анисья. – Ежели не любишь, так полюбишь.
– Никогда! – простонала девушка.
– Что «никогда»? – удивилась мать.
– Никогда не полюблю. Потому что уже люблю его!
– Вот и ладненько. – Анисья прижала дочь к своей груди. – А казак он видный опосля будет. Хваткий, красивый. Такой своего не упустит!
– Что ты от меня хочешь, мама? – Девушка широко открыла глаза.
– Чтоб ты смирилась с волей родительской, ежели не согласная с чем, – поспешила с ответом Анисья. – Сватов бы не обидеть, чтоб перед народом не осрамиться.
– В толк не возьму?
– Знай, что ты должна выйти за Луку Барсукова и вести себя на сватовстве должным образом.
С поникшей головой, тяжело дыша и не говоря ни слова, Авдотья сидела, прижавшись к матери.
– Ну, так что отцу-то передать, доченька?
– Передай, что согласная я подчиниться воле вашей. Но замуж за Луку не хочу!
Поцеловав дочь, Анисья ушла в избу. Оставшись наедине со своими печальными мыслями, девушка только и успела подумать про Луку, как на скамейку присела сгорающая от любопытства сестра Марья. Месяц назад ей исполнилось семнадцать, и она уже была вполне сложившейся красивой девушкой.
– Слышишь, сестра, – сказала Марья, – ты чего кобенишься?
– Тебе-то что, – огрызнулась Авдотья. – Не тебе под венец идти, вот и радуйся!
– Да будя тебе, соглашайся, – глянув на дверь, горячо зашептала Марья. – Лука красивый. Да я бы на твоем месте…
– Господи, как плохо, что ты не на моем месте! – воскликнула Авдотья.
Она схватилась за сердце. Потупив взор, Авдотья закачала головой и, всплеснув руками, разразилась громким отчаянным плачем:
– Да, да, да! Вы мне разбили сердце, нате, вот оно, растопчите его! Я выйду за Луку, выйду! А ежели бы я отказала? Кто б меня слухать-то стал?
Марья обняла несчастную сестру, и они уже рыдали в два голоса.
– Маруська, не говори мне больше о Луке. Иначе я с ума сойду, – зашептала Авдотья. – Айда лучше к реке сходим. Там я хоть вздохну чуток спокойней.
Сестры спустились к Сакмаре. Сквозь слезы, вздохи и причитания Авдотья излила душу Марье. Девушки дошли до берега быстроводной реки и присели на ствол поваленного разливом дерева. Глубоко вздохнув, Авдотья взяла за руку сестру и сказала:
– Люблю я его, Маруся, а вот замуж за него идти боюсь. Чует душа недоброе… Ох как чует!
Марья поцеловала мокрую от слез щечку сестры и сказала:
– Не рви душу себе. Супротив воли родителей не пойдешь. Хорошо хоть любишь его. Могли ведь и за кого другого отдать! А хочешь не хочешь, слушать тебя все одно никто не будет.
– Что это?
Авдотья вдруг насторожилась. Ей послышался конский топот в лесу.
– Айда до дому, Авдотья, – встревоженно сказала Марья. – Вдруг степняки скачут?
– Гляди, – прошептала Авдотья, – трое верховых. Это не кочевники, а цыгане!
Уходить было поздно: мимо спешившихся цыган проскользнуть незамеченными было невозможно. Девушки едва успели юркнуть под ближайший куст, как цыгане вышли на берег.
– Двое мужчин и женщина, – прошептала сестре Марья, разглядывая пришельцев сквозь листву ракиты.
Цыгане привязали к дереву коней, а сами расположились на том же бревне, на котором сидели сестры.
– Слава Господу! – дрожащим голосом проговорила цыганка. – Здесь никого нет.
Авдотья закусила губу, а Марья вздрогнула. Как громом пораженная, она широко раскрыла глаза. Кровь бросилась ей в лицо.
