– Это вряд ли, – отмахивается Том. – Сколько ему тогда было? Под шестьдесят? Он уже наверняка на пенсии.
– Смотрю, вы двое уже допили свое, – говорит Лара, резко меняя тему. – Давайте я закажу нам всем еще по стаканчику?
Я морщусь и качаю головой:
– Так, может, нам пора набраться мужества и двинуть дальше?
– Это из «Макбета»? Ты не находишь, что это слишком пафосно? – со смехом протестует Том. – Не волнуйся. Тем более что вы двое будете вести себя безупречно. – Он смотрит на нас обеих шутливо-грозным взглядом, причем на меня даже строже, чем на Лару.
– Какой, однако, наивный оптимизм, – говорит та, кокетливо помахивая ресницами. – Обожаю таких мужчин.
Любопытно, любопытно…
* * *
Дома у Каро пахнет ванилью. Чуть позднее я замечаю источник запаха – дорогие свечи, расставленные по всей квартире. В таких обычно три фитиля, и стóят они больше, чем обед с вином на двоих в хорошем ресторане. Восхитительный аромат, приятное освещение и уютное тепло после противного дождя на улице – все это, вместе взятое, создает расслабляющую рождественскую атмосферу, хотя на дворе уже март.
Дверь гостям открывает пара девочек-подростков с густо подведенными глазами. Они забирают пальто и наливают шампанское. Все это ужасно по-взрослому.
Когда мы приезжаем к Каро, у нее уже собралось человек двадцать пять. Быстро окинув их взглядом, я узнаю нескольких и еще столько же, чьи лица мне знакомы, но я не знаю их по имени; все они из наших оксфордских деньков. Затем замечаю Каро – на ней строгое черное мини-платье и совершенно отпадные черные замшевые ботильоны до щиколотки. Пепельные волосы зачесаны ото лба назад. Стройная, белокурая, тонкокостная – классический собирательный портрет английской голубой крови. В Оксфорде я едва не утонула в пучине таких, как она, прежде чем научилась плавать. Главное – барахтаться.
– Расслабься, Кейт, – с улыбкой шепчет мне Том.
Я демонстративно набираю полную грудь воздуха и медленно выдыхаю. Глядя на мой мини-спектакль, он щурит голубые глаза – они почти такие, как и у Себа, только, скорее, серо-голубые.
Заметив, что мы вошли, Каро прерывает беседу и, сияя улыбкой, которая распространяется по всему ее лицу, быстро направляется к нам, вернее к Тому. Она еще худее, чем я ее помню, и, конечно, старше – как и все мы, – но у Каро эти годы отгрызли даже последние намеки на мягкость. Она кажется высохшей и хрупкой. Я пытаюсь представить ее тринадцатилетней девочкой, какой она когда-то была, искавшей убежища в дружбе с Томом и Себом, однако у меня никак не получается. И все же слова Тома упорно преследуют меня и даже загоняют в угол, где я понимаю, что моя антипатия к Каро не делает мне чести. Ведь, по идее, я должна ей симпатизировать: это сильная, умная, амбициозная женщина, работающая в той сфере, где по-прежнему доминируют мужчины. Она остроумная, веселая, она нравится Тому, что тоже немаловажно, и все же… и все же… Ее ум слишком острый. Он режет. По крайней мере, так было когда-то.
– Том! Наш почетный гость! – восклицает Каро и целует его в обе щеки. Я замечаю, что он даже не пытается ее обнять. Затем она поворачивается к Ларе и ко мне. Лара удостаивается поцелуев первой. – Сколько лет! Ты… ты совсем не изменилась.
Лара бормочет в ответ что-то ни к чему не обязывающее. Затем наступает моя очередь:
– Привет, Каро. – Я послушно подставляю обе щеки. Шпильки ботильонов добавляют ей роста. Тем не менее оба раза ее губы целуют воздух.
