Я смотрю на папку. В фильмах папка вроде этой – размера, формы, цвета – всегда содержит фотографии, отвратительные кадры с места преступления, застывшие во времени. Тела в неудобных позах, лужи крови под раскроенными черепами, неживой, остекленевший взгляд. Смерть, увековеченная в веках. Я не хочу заглядывать в эту папку.
– Давайте, – коротко говорю я.
– Вы торопитесь? – спрашивает он, слегка скривив рот.
– Не особенно, но у меня есть работа, и она не ждет. – Я почти смеюсь, когда с моих губ слетают эти слова, хотя, если задуматься, ничего смешного в этом нет.
Модан кивает:
– Разумеется. Итак, мы разыскали одного из строителей месье Касто. Он поднял свою документацию, из которой следует, что колодец был засыпан в пятницу. За день до вашего отъезда.
– Чушь собачья.
– Простите? – Он вопросительно смотрит на меня.
– Чушь. Собачья, – как можно отчетливее говорю я. – У вас есть шесть… – Я резко встряхиваю головой. Тео. – Уже не шесть, шестерых больше не будет, пять человек, которые могут это подтвердить. Пока мы были там, строители занимались забором вокруг бассейна, но я не помню, чтобы они даже близко подходили к колодцу. Документация неверна, а ваш строитель лжет. – Бесстрашие бьет из меня фонтаном, я пытаюсь сдержать его струю.
Впрочем, Модан непробиваем.
– Это было давно, – соглашается он. – И месье Касто считает, что работы с колодцем выполнил его брат. Он не помнит, чтобы занимался им сам.
– А что говорит его брат?
– Мы пока еще не смогли поговорить с ним. У него… – Модан подыскивает нужное ему слово. – А, вспомнил, miel, медовый месяц. Я правильно выразился? – Я киваю. – Он в походе. В Гималаях. – Полицейский кривит губы, словно в его глазах блуждания по Гималаям – не лучший способ провести медовый месяц.
Папка по-прежнему лежит на столе. Он так к ней и не прикоснулся.
– В любом случае у вас есть пять человек, которые утверждают, что колодец не был засыпан. Почему вы уделяете этому столько внимания?
Он слегка выгибает бровь:
– Наша работа – быть тщательными во всем.
– А как же водитель автобуса? – не унимаюсь я. – Он ведь запомнил Северин.
Модан смотрит на меня, и его длинное лицо не выражает ничего, кроме привычной настороженности.
– Водитель автобуса помнит лишь то, что рядом с фермой в автобус села молодая девушка и доехала до станции. По его словам, на ней были темные очки, а волосы скрывал красный шарф.
Я вижу Северин: она курит сигарету в конце сада и быстро разговаривает по телефону. Утро, еще свежо, но примерно через час солнце победит эту свежесть. Северин в своем неизменном строгом черном бикини, на голове тюрбаном закручен красный шифоновый шарф. Она стоит спиной ко мне, и, когда жестикулирует рукой с зажатой в ней сигаретой, мне видно, как движутся ее худые лопатки. Эта сцена жутко напоминает мне пятидесятые годы – гламурные кинозвезды в огромных солнечных очках, отдыхающие на Французской Ривьере. В этот момент, сама не знаю почему, мне страшно хочется, чтобы ее здесь не было. Более того, чтобы ее не было никогда. Но сегодня, разговаривая с Моданом, я лепечу:
– Да, это была Северин.
Он пожимает плечами – странное, несимметричное движение, как будто его конечностями управляет кукловод. Наверное, это неудобно, но только не Модану.
– Возможно.
– Возможно? – Я вопросительно смотрю на него.
Он снова пожимает плечами – сначала правым, затем левым.
– Возможно.
