– Merum sobriam male obet, – возразил аббат Витербо, на казавшуюся неоспоримой речь монаха, ответив латинской фразой, что значило: излишняя умеренность плохо пахнет. А вся латынь казалась тому выбранной из Библии и истинной.
– Она зачастую бывает лишь лицемерна, – то есть умеренность, продолжал аббат, – Добрые католики-монахи если когда и распустятся, то после усиленно каятся и премного искупляют свой грех. И большей частью на них наговаривают заклятые враги истинной веры: пытаются расколоть верующий мир посеять семя раздора в души каждого и натравить друг на друга.
– Но не кто иные как католики нанесли мне большой ущерб.
– Воздай за зло добром, так гласит заповедь Божия.
– Я сомневаюсь…
– Блажен кто сомневается. Это сын мой тоже заповедь. Всяк сомневающемуся дано время, иначе в загробном мире его ждет ад!
– Господи! Прости меня! Mea culpa22, – вскрикнул вдруг испугавшийся монах, чем разбудил задремавшего было Бертона, посмотревшего на взбесившегося монаха как на ненормального.
– А твое отступное время боюсь прошло, и невозможно будет никак вымолить прощение и умалить грехи свои, которые ты скапливаешь, читая иные псалмы.
– Mea culpa!… Mea culpa! – шопотом твердил донятый монах, раньше бывший католиком и всегда благоволивший к прошлому, и наверняка бы вернулся, если б не карьера. Но красноречие ученого аббата Витербо к старости становившегося все более религиозным за дни и долгие часы разговоров брало потихоньку верх, доходя порой до слез.
– И я бы охотно спросил тебя, сын мой, и даже прочитал бы: «Ih Manus» в руки твои, во спасение души твоей, но в искупление этого мало. Отступничество есть великий грех.
– Как мне быть?
– Hic portu sabitis – здесь спасительная гавань. И для этого совсем не нужно никуда ехать. У Сьюдаделы есть святая обитель, – указывал рукой аббат Витербо через деревянную стену вглубь острова. – Год послушничества – хорошее зачинание.
– Но на мне висит долг службы, я обязан быть исповедником для протестантов. Я присягал на верность английской королеве, наконец меня просто не отпустят, по закону я должен выполнить свою миссию. Но закон!?
– Присягал на верность протестантке, еритичке. А что касается законов, знаком ли тебе этот псалм: Fiat ut a voliut Deus: Deus jura homimum fecit – да исполнится Божья воля, Бог устанавливает законы человеческие.
– Но мне не дадут вступить!
– Mikil fakilius – нет ничего легче, важна искренность. Тебе нужно покаятся в своих грехах и исповедоваться, только тогда я смогу заступиться за тебя в своих молитвах перед Богом и настоятелем обители. Но для этого ты должен очень много каяться квантум сатис23. Читай «Ave» и «Pater» они благотворно помогают. Пойдем я запру тебя на ночь в молельне. Я потом решу когда будет confiteor24.
…Баскет облегченно успокоился на счет того, не собирается ли аббат переманивать капеллана на свою политическую сторону и посвящать в их планы, побежал докладывать графу д’Олону о том, что один уже готов, со слезами на глазах.
– Ну и что?
– Как ну и что, он же ведь не пьющий, – оглядевшись по темным сторонам на палубе, стараясь потише, проговорил он графу.
– Сами же и довели.
– Но он не пьет, вообще не пьет.
– Вообще не пить невозможно, от жажды умирают…
…Сколько сейчас времени, не пора еще начинать?
– Минут через десять должен прийти тавернщик, а вот он кажется и идет.
– Это эта гадина кажется ползет… Так, ты стой здесь, следи, я пойду вытравлю его оттуда. Скажешь Капече, когда этот мозгляк слиняет отсюда.
