Граф де Гассе юркнул вниз довольно быстро, но когда стал слазить Франсуа он сразу почувствовал последствия долгой неподвижной отсидки. Его тело как окостенело и слабо подчинялось на нужные и правильные движения. После перенапряжения вызванного начальным спуском на одних руках он нехорошо почувствовал свое сердце и далее стал спускаться ставя ноги на петли и переводя дух. По нижней части сапога неожиданно звонко хлопнули ладонью и через несколько мгновений он оказался на земле.
Веревочная лестница к большому удивлению многих находящихся рядом с д’Обюссоном упрыгала вверх.
– Он что остается? – спросили его де Эльян и капитан де Фретте с самого начала недоуменные поведением своего тюремщика… Все выяснилось когда сверху стала спускаться туша Болла, обмотанная и завязанная веревками лестницы на конце. Спускал его д’Олон не доверяя это дело самому Боллу вялому от пьяни. Несомненно сделано это было правильно, не то бы не сосчитать ему костей.
Не дожидаясь когда Болла отвяжут спускаться стал сам д’Олон, самым последним из всех. После него коморка осталась пуста и тиха. Неизвестно насколько быстро он работал руками, но когда уткнувшись ногами в Болла граф соступил на землю, того все еще не могли развязать. Граф д’Олон поступил так как в свое время поступил Александр Македонский с гордиевым узлом, выхватил меч, то бишь шпагу, перерезал одним взмахом. Теперь Болла не удерживала у себя тюрьма, но и ноги его тоже не удерживали, пока граф не подняв его за обрубок лестницы на ноги окончательно, не дал по начинающейся лысине того оплеуху.
– Скотинка, не спалось же тебе, сейчас тоскайся с тобой. Если хоть пикнешь, я тебе голову наместе отвинчу. – поднося лезвие клинка к самому носу сконфуженного Болла с кляпом во рту, словно воткнутой репой.
Ну, теперь предстоял бросок навалом до окончательного достижения. Первый этап массового побега завершился, здесь внизу приобретая свои плюсы, даже в своей невооруженности, и все уже было двинулись преодолевать второй, и тут …д’Олон с досадой вспомнил, что забыл бинокль…
Сей бинокль был просто нужен как воздух в их дальнейшем пути, чреватом погоней. Как смыслящий в морском деле он понимал это как быть с глазами. Его он припас из пропускной комнаты, где хранился и откуда выдавался на светлую часть дня для осмотра прибрежных окрестностей. Стоя у окна в давке д’Олон снял его со своей шеи, дабы не повредить и спускаясь вниз совсем забыл о нем. Досадуя и хлопнув уже себя ладонью по лбу, заложил шпагу в ножны, собрался лезть за ним, но Франсуа несколько опередил его.
– Где он? – спросил уже на весу.
– Рядом у окна, справа висит.
Франсуа д’Обюссон резво и быстрее чем слазил залез до самого карниза. Осторожно, шатаясь ногой в пустоте, перекинул руку, уцепился за подоконник, пролез. Никакого бинокля или чего-либо висящего на стене он не обнаружил. Поискал на полу возле – те же результаты, оставалось спускаться обратно, тем более что ему приглушенно крикнули: слазить, бинокль нашелся, его взял кто-то прежде. И прежде чем последовать советам, Франсуа задержался на весу, дотянувшись рукой до бичевы, опускающей и поднимающей жалюзи. Он стал их опускать, шума при этом создавалось мало и в какой-то момент ему как будто послышалось… шаги и говор???…
Он так же тихонько опустил створки жалюзи до конца и прислушался. Шаги послышались отчетливей, дверь отворилась внеся чуточку яркого света вкось. Заглянувший в каморку человек что-то проговорил стоявшему позади него по-английски. Франсуа через оставшуюся в самом низу щель, видел как они повернулись в обратную сторону. В это самое время раздался сильный крик. Побежали.
