Фронтовой дневник (1942–1945) - страница 30



Сегодня рано утром мы переселились для работы на новое место. Сейчас 9 ч. вечера. Я отвлекся от работы и записываю эти строчки. Конец года. Завтра Новый год. Сегодня я вымылся в бане, надел чистое белье и чистую гимнастерку. Хотелось еще и побриться, но не нашлось бритвы. Я как бы приготовился к встрече Нового года. Обычно я его встречал в кругу друзей с вином или в гостях, или у себя в квартире, слушая через СВД-9 новогодний концерт. Припоминаю друзей, родных, знакомых. Где вы, мои милые? Живы ли вы и вспоминаете ли обо мне?

Что сулит мне и вам 1943 год?


В. Цымбал.

Военная лирика. 1942 год.


1.
Я стоял часовым у землянки комэска66,
А на сопки, как бинт, навивался туман.
Ночь вступила в права. В тыл войскам Романеску67
По щели пробирался отряд партизан.
Ночь была, словно осень, длинна и угрюма,
Зябкий месяц все глубже залезал в облака.
Я стоял на посту и о разностях думал,
То страдая, то вдруг улыбаясь слегка.
2.
Вот приходит зима. Ноги первые стынут.
На рассвете все тело в лихорадке трясет.
Хорошо бы ушанку… Да поглубже надвинуть,
Ну, сухие портянки, тулуп… сапоги…
По уставу бы все…
Ничегошеньки нет. И не будет, пожалуй.
Но шинель обещали на днях заменить.
Тяжело без хорошей одежды и пищи
Штурмовать третьи сутки гранитное лбище,
Где укрылся фашистский подраненный зверь.
На горах мы несем ряд ненужных потерь.
Но нигде крепостей таких в мире не сыщешь,
Чтобы с боем не взял гражданин СССР.
Мы прижаты к горам, к этим сумрачным скалам,
Но мы будем и здесь вражью нечисть громить.
Мы достигнем врага и на сопках суровых,
Уничтожим в земле и в глубинах морей.
Мы прольем за отчизну море собственной крови
И потопим в ней орды фашистских зверей.
3.
Я когда-то любил серебристые горы.
На утесы взбирался, чтоб озоном дышать.
Это было давно. Это было в ту пору,
Когда язвой любви разъедалась душа.
Я любил и страдал, как безумец Отелло,
Свои чувства, как мог, от любимой тая.
Я любил, унося за Дарьял омертвелый
Милый образ в душе в золотые края.
4.
Терек, сжатый за горло первозданной плотиной,
Словно буря ревел, грохоча и плюя.
И мне вспомнились вдруг тишина… пианино…
Вальс… и девушек, школьных подружек, семья.
Танцевали не все… Возле сцены стояла
Та, к которой меня подводила судьба.
Наблюдала она. И улыбка блуждала
На ее чуть припухших розоватых губах.
Краткий взгляд на меня. И вспорхнули ресницы.
Колыхнулась и прядь золотистых волос.
А в груди моей сердце подстреленной птицей
трепыхалось. И я будто к полу прирос.
Это было начало. Ты, родная, припомни.
Я, как тень, за тобой целый год проблуждал.
Неприступная! Было страдать нелегко мне,
И я в горы ушел, штурмовать перевал.
Я стоял на вершине, усталый, но гордый,
Изумленно вперед устремлялась рука.
Скалы к солнцу тянули синеватые морды,
А в теснине далекой рокотала река.
Я стоял на вершине. Серебряный ветер,
Словно льдины, над сопкой проносил облака.
Я мечтал о тебе, как страдающий Вертер,
И, далекая, ты мне казалась близка.
5.
Вдалеке, как обломки исполина-алмаза,
У лазурного неба излучались хребты.
Солнце ярче сияло в эпицентре Кавказа,
Ослепляли, как призмы, первобытные льды.
По острогам и склонам, натыкаясь на скалы,
Устремлялись потоки бело-пенной воды,
И на солнце сверкали, как стальные кинжалы,
Водопады, пронзая тело нижней гряды.
Над ущельем дорога, как змея извиваясь,
В ту долину вела, где виднелись леса,
А за ней начиналась страна золотая,
Где, как море, лазурно-глубоки небеса.