Начать с того, что никакой Приют Рысь ни основывать, ни возглавлять не собирался. Он до сих пор помнил, как разлепил глаза и обнаружил, что над ним склонилась Роуз. Одновременно очень захотелось пить и чтоб она его поцеловала.
Вокруг творился бардак. Люди входили, выходили, мельтешили, пол был густо присыпан цементной крошкой; Роуз гладила его по волосам, в ушах шумело. Огромный красный зал был залит солнцем, и яркий свет нещадно слепил глаза.
– Что это за дом? – проговорил Рысь непослушным языком, пытаясь приподняться на локте. – Что это за место вообще?
– Вот уж не знаю. Это ведь ты сделал, а не я.
Рыси казалось, что ее прохладный голос медленно льется на его горячий лоб, и он зажмурился, подставив лицо, а потом разобрал смысл.
– Я сделал? Радость моя, ты о чем?
– Я говорю – не было дома, а потом появился. Знающие люди говорят, что это результат твоего намерения. Это ты сделал. Ты вложил в него себя.
– Что я вложил?.. Какие люди на хрен?
Ему почудилось, что Роуз издевается. Он кое-как сел, все еще щурясь от света, огляделся из-под ладони козырьком. Было чувство точь-в-точь как после пьянки, когда не помнишь, что вчера произошло, но уже чувствуешь стыд и досаду вперемешку.
От дверей подбежал встрепанный парень:
– Это же вы здесь главные? Вы главный, да? А там внизу две девушки дерутся!
Потом этот день назовут первым днем Приюта и вспоминать будут обмолвками и неохотно.
Говорят, что со временем дом перенимает характер своего хозяина. Рысь не знал, как там у других домов, но что Приют пошел в него – вот это точно. Рысь обожал красно-коричневый цвет – и весь Приют был выкрашен в такой же. Рысь любил музыку – в Приюте много пели. Еще в Приюте были большие окна, тесная кухня и почти не было мебели, но почему так, Рысь понятия не имел.
– Может, это типа символ того, что я в душе суров и аскетичен? – недоумевал он, когда обнаружилось, что кроватей в Приюте всего две, да и те в мансардах. – Какой, однако, скудный у меня внутренний мир, с ума сойти…
Это потом выяснилось, что каждый предмет мебели утяжелял дом, а значит, увеличивал нагрузку на Рысь в целом, а тогда Роуз пожала плечами:
– Зато на кухне есть цветы на подоконнике. Много, много цветов, такие заросли.
У Роуз имелись: превосходные манеры, рыжие волосы, темные глаза, тонкие губы, точеный нос и подобающее воспитание. Носила она чаще всего джинсы с майками, но плечами при этом пожимала с таким видом, что все прочие, в платьях ли, в кружевах ли, как-то вдруг меркли и отходили на задний план.
У Рыси было воспитание, а манер не было, и ходил он в любое время года в облезлой куртке; зато он умел смеяться над собой, превращать буйную толпу в тихую и крайне редко унывал. Волосы у него тоже были рыжие, а глаза ярко-ярко голубые, как небо, если взглянешь с недосыпа. Если бы у Приюта с Рысью был девиз, он бы звучал так: «А зато поржали». Или еще: «Другого все равно нет». И «Пропадать – так с музыкой» тоже сошло бы. В Приюте, в общем, только тем и занимались, что пропадали – каждый на свой лад, иные по многу лет и уж с такой музыкой, что город внизу трясся.
Еду в Приют исправно поставлял городской мастер. Сам Приют стоял на холме на окраине города и подчинялся мастеру же. Вроде бы. Из города приходили тюки с овсянкой, гречкой, яблоками, буханками черного хлеба, тощими рыбами – из этих можно варить суп; мастер Приют не очень-то любил, но еду присылал всегда в срок, как по списку. Мастеру тоже было проще притворяться, что все так и должно быть и никто никого не ненавидит. Да тьфу на него… Рысь мысленно сплюнул и в сотый раз пообещал себе не думать.
