– Это значит, что кто-то не закрыл ее, когда вошел. Или, с очевидной целью, открыл изнутри.
От того, как она это сказала, – будто это ничего не значило; будто из нашего потрясенного молчания не проступало то, чего она не сказала, – я понял, что совершенно не готов к правде.
– Что с атрибутом? – спросила Ариадна.
– Атрибутом? – помедлив, уточнил Мару.
– Минотавр успел вернуть его в хранилище?
Он промолчал, и я просяще обернулся. Я знал: если Мару не сохранит спокойствия, никто не сможет.
Он глядел на Ариадну, нахмурившись. Но, может, то была игра света и тени, преломлений системы – потому как самообладание его, монументально-космическое, расходилось гладкими кольцами Сатурна. И все же, на секунду, в их толще отозвалось. Вспыхнуло, чтобы тут же раствориться. Но я успел, я увидел – и вздрогнул.
Потому что зазвонил априкот.
Ольга дернулась. Мару выдохнул. Ариадна сказала:
– Конечно не успел. Он ничего не делает вовремя.
Мару ушел за стеллажи и только там, у самой двери, взял трубку. Я слышал, как он объяснялся со скорой, мягко, но собранно, называя привычные нам вещи не своими именами. Но все же… оно было там. Я видел, как оно осело на дно его благоразумия.
Мару не хотел думать о том, о чем подумал. Не из-за уджата или потому, что ему было что скрывать. Причина заключалась в самой мысли. Ведь Ариадна спросила: что с атрибутом?
И он подумал: искра?
Если речь шла о ней, Мару не знал, что теперь делать.
* * *
Вода была горячей, неуловимо сладкой от антибиотика. В детстве я совсем не замечал его. А сейчас, стоя под гудящим от напора душем, бездумно продавливая пальцем шов между запотевшими дверцами, вдруг поймал себя на мысли о целых поколениях, у которых проточная вода была совершенно безвкусной.
Завернув скрипучие краны, я раскрыл створки и потянулся за полотенцем. От смутного чувства вины опускались руки – то есть буквально; еще минуту я стоял, глядя в никуда, пока кончик полотенца наливался водой со дна кабины. Я прокручивал в голове галерею, слово за словом, кадр за кадром. Неужели молодая женщина знала, кто мы? Знала, что́ на самом деле было у Ариадны в контейнере? Но, даже если так, разве она могла предугадать, чем все закончится? Что у Обержина случится инфаркт, саннстран влетит в витрину, мы вернемся, отдадим Минотавру атрибут и…
Нет. Не могла.
Энтроп мог.
У них это называлось «решить матрицу вероятностей».
Из комнаты послышались шаги. Я догадался, что вернулась Ариадна, принимавшая душ где-то еще. Кое-как вытеревшись, я натянул заранее подготовленную одежду и, не чувствуя себя согретым – с головы текло за шиворот, – вышел в комнату.
Там я увидел ее спину.
Не то чтобы на Ариадне совсем не было полотенца. Оно, конечно, было, широкими бордовыми складками обхватывало поясницу – и ниже, до пола. Но вот выше… Выше она была полностью белая.
– Оденься, пожалуйста, – пробормотал я, отводя взгляд.
– Что? – развернулась Ариадна. – А. Извини.
Краем глаза я видел, как она отложила априкот к брошенному на покрывало артемису и подошла к шкафу. Скрипнули створки. Полотенце скатилось по ногам. К тому времени я уже смотрел в окно – на пустую, застывшую в бронзе улицу.
– Так что? – наконец решился я.
– Что? – эхом откликнулась Ариадна.
– Ты понимаешь, что происходит?
Она встряхнула, расправляя, одежду.
– Кто-то пытался убить Минотавра, используя носителя дрезденской чумы.
Я шумно вдохнул. Навигатор в пассате уведомил бы об этом с бо́льшим участием.
