Я выглянул из-за ее спины и увидел импровизированный загон. Он был выложен чем попало: кочергой и ножками от стульев, садовыми инструментами и даже парочкой фарфоровых кукол. Очень по-оккультному. А по центру на пригорке янтаря, в сумерках, бликующих, как вода в океанариуме, неподвижно лежал ягненок.
Нимау переступила через ограждение.
– Челядь, расправляй копыта.
Она пнула его, еще раз, и снова, расшвыривая по загону янтарь. Я растерянно приблизился:
– Вы уверены, что он…
– …жив?
Ну, это тоже. Широкая стопа Нимау вдавила впалый бараний бок.
– Вы всегда спрашиваете одно и то же. Разными способами, но с сердечным значением. Создатель Рунчика, без сомнений, сделал его для вас. Хотел услужить неблагодарным, темным. А вы… как всегда. Все только испортили.
Нимау убрала ногу и огляделась.
– Будь ладушкой, подай, – кивнула мне за спину.
Я обернулся. У платяного шкафа стоял пастуший посох. К его навершию скотчем была примотана внушительная янтарная глыба.
– То есть Рунчик… это атрибут? – Я неуверенно вернулся с посохом к загону. – Я не знал, что они могут иметь такую форму. Минотавр показывал разные атрибуты, но они все были, ну… предметами.
Энтроп перевернула посох навершием вниз.
– Форма… она же только для глаз. Ими мало кто видит. Тем более – ведает.
Склонившись к ягненку, Нимау принялась натирать янтарем его бок. Это был странный, но явно отработанный ритуал, и вскоре по шерсти колко, ярко вспыхнуло. Из-под посоха посыпались искры. Рунчик дернул копытом. Янтарный пригорок наполнился светом, и, подняв голову, я заметил, что вокруг тоже начало светлеть.
– Он должен делать это сам, – вздохнула Нимау, выпрямляясь. – Но почему-то не делает.
– Какой у него предикат? – спросил я.
– Не знаю. А что там в мифе?
– Не уверен, что слышал его правильным…
Темнота отступила, и оказалось, что Рунчик был драгоценно золотым.
Ягненок приподнял голову, поглядел на Нимау черными, ничего не выражающими глазами. Та ткнула посохом ему в морду. Где-то вдалеке, со стороны входа, затрещало радио. Справа от загона заскрипела джингл-белсом новогодняя гирлянда, намотанная на большой валун.
– Это что… – я только заметил воржавевшую в него рукоять, – меч в камне?
Нимау обернулась, сверяясь.
– Сделает унылым любой пейзаж.
– Тот-самый-меч-в-камне? – на всякий случай переспросил я.
– Который нужно вытащить, дабы доказать право на трон? – скучающе уточнила Нимау.
Я кивнул. Она пожала плечами. Красно-сине-желтые отблески плясали по одному из главных артефактов британской мифологии.
– Не думал, что это тоже атрибут… Мне казалось, его-то точно выдумали. Но почему он тут?
– Меч в камне подтверждает легитимность власти.
– И?
– И?
Скрипя сотней старых качелей, гирлянда на булыжнике изничтожала мою любовь к зимним праздникам.
– Лучи-и-иночка… – с усмешкой протянула Нимау. – Водрузи эту штуку перед чьими-то палатами, объяви о ее назначении, позволь окружающим смеяться, браниться, не верить и обязательно убедись, что все поняли – ее невозможно уничтожить. А после – жди. Ту упоительную, предваряющую межпланетарную смуту секунду, когда чья-то рука с прямой трансляцией на весь мир возденет эту ржавую палку к небу, ведь тогда…
– Она права.
Бог знает сколько Ариадна стояла за моей спиной.
– Господи! – отдернулся я. – Не делай так!
– Извини, – в тысяча третий раз повторила она и поглядела на валун: – Меч-в-камне ответственен за большое число исторических кровопролитий. Дедал верно сделал, что отправил его сюда.
