Ворота дома отдыха. К одному из столбов, сложенных из серого камня, проволокой прикручена облупившаяся вывеска: «Посторонним вход строго воспрещен». Не рассчитывая на наше с князем благоразумие, администрация здесь же поместила жестяную дощечку несколько меньших размеров с предупреждением: «Злые собаки».
Ну, это уже поклеп на бедных животных. Целыми днями собаки торчали на балюстраде возле столовой, были добры, суетливы и помимо того, что перепадало им как от отдыхающих, так и от случайных прохожих – администрация не в силах была пресечь поток диких поселенцев по общественной дороге вдоль моря – с удовольствием поедали персики.
Ну, скажите, пожалуйста, может ли быть злой собака, которая употребляет в пищу персики?
Мы дождались, пока Наташа поужинает в своей столовой, а потом до закрытия просидели в чебуречной, где мы с князем ужинали чебуреками, а Наташа с нами только пиво пила, а потом еще долго-долго сидели у моря на остывшем пляже, и нам жутко спать хотелось, но и расстаться сил не было. У нас с князем, во всяком случае.
Но вот Наташа решительно поднялась с песка и отправила нас спать.
Мы шагали в темноте по безлюдным улицам этого дивного поселка у моря сквозь упоительное верещание кузнечиков (точно мириады невидимых милиционеров отчаянно дули в свои свистки, гоняясь по горам за невидимыми правонарушителями), осыпаемые звездным дождем и провожаемые звонким лаем объевшихся персиками и искусанных блохами якобы злых собак. Товарищ мой был задумчив, и по тому, как он несколько раз обращался ко мне со словом «старик», но дальше не продолжал, понятно было – мыслями его владеет Наташа.
Всю педелю мы каждый день, как на службу, уходили «на камни».
Там было (да и сейчас, наверное, тоже) прекрасное купание. Глубокое море, подводные пещеры, жесткие, словно проволочные водоросли, острые черные ракушки мидии, стайки рыбок. Наташа натягивала на голову резиновую шапочку, прыгала с трехметрового камня в воду и плыла в сторону открытого моря. Я прыгал за ней и, сбивая дыхание, с трудом догонял – очень уж быстро она умела плавать – и пристраивался рядом.
Как-то, еще в первые дни, когда Наташа вырывала свою руку из моей руки, и когда князь по вечерам наряжался в белую рубашку, мы с Наташей плыли вроде бы наперегонки. Эго она навязала. Я изо всех сил старался, а догнать не мог. Тут я забыл обо всем на свете, зажмурился и нажал, как следует. Руки и ноги у меня начали неметь от усталости, а я все плыл и плыл и, когда понял, что еще секунда и – конец, оглянулся. Наташа осталась сзади довольно далеко. Капля воды, мой верный телескоп, приблизила ее лицо. Наташа смотрела на меня, и уголки губ были печально опущены. Меня в сердце что-то ударило, очень сильно, но я только сотрясение почувствовал, не боль, и в то же время такую легкость, что вот-вот взлечу из воды, и немыслимую горечь, словно меня ждет большая беда.
Медленно плыл я к ней, еле-еле, поравнялся и, не останавливаясь, поплыл дальше, не сказав ни слова, а она подстроилась рядом и так же медленно поплыла. Здесь всегда были волны, вернее – крупная зыбь, она била в лицо, поэтому мы не разговаривали.
Иногда я скашивал глаза и видел через зеленую, пронизанную солнцем воду Наташины руки и лицо, окруженные пузырями воздуха. Что со мной тогда творилось? Я с одинаковым успехом мог разреветься и рассмеяться от переполнявшего чувства, и во всем мире для меня существовала только эта женщина – печальное и спокойное существо, без нее я не жил до сих пор и без неё жить не буду никогда.
