– Нельзя ли потише, – строго сказал посетитель, глядя поверх очков.
– А он чего! – крикнул лилипутик, но осекся, покосившись на «одного человека».
А болячки не болели. Наоборот! И официантка уже подходила и жарким плечиком к плечу приваливалась, и пароход, не слышно погудев – только пар из трубы вылетел, – попятился, мелькнул в зелени и уехал за штору. Ушел, меня оставив с болячками и пьяного с лилипутиком и «одним человеком», который вывел всех нас из кафе через черный ход по темным переходам в светлый холл, на широкую лестницу в зеркалах и коврах и ввел в ресторанный зал с пальмами в кадушках. Но лилипутик наш нарядный, старичок сердитенький, с мордочкой, излучающей что-то особое, элитарное, был заброшен в гостиничный номер – а шли мы в ресторан из буфета через гостиницу – и заперт там с остальными лилипутами и лилипутками. Там они печально сидели на нарах в два этажа, и запомнил я махонькие ножки в носочках с красной каемкой, свисающие сверху, и из темноты белое личико светилось, и глазки лилипутские блестели не то восторгом, не то горем несусветным.
Так я рассказывал по порядку, а тут перескакиваю через какое-то время и даже не знаю – действительно я этот кусок времени прожил, или он мне только пригрезился.
Ладно…
– Ну, ученик! (Улыбка, и палец – перед моим носом).
– ???
– Удивляешься?
– А чего?
– Он еще спрашивает – чего!
Прямо передо мной – мокрое круглое личико в мелких вмятинах и трещинках, залитых потом, точно резиновый мячик, только что вытащенный из воды. И чуть позже, уже усевшись, а потом и растянувшись на нижней полке, вертикально:
– Ну и козу отмочил, ученик!
Только нас двое в душном и темном твиндеке, в носовой части парохода на двух застеленных койках – с матрасами, одеялами и подушками, такими тонкими, точно из них дух вышел. Остальные пятьдесят спальных мест, пятьдесят железных сеток – пустые, необитаемые. А ведь давно ли все пятьдесят заняты были практикантами из мореходки, парнями получше нас!
Итак, я снова на своем пароходе.
Пока я довольно удачно залечивал свои болячки, пароход мой успел побывать в родном порту, выбросить практикантов и новых пассажиров взять в очередной рейс. Ну и пока пароход все эти операции производил, у меня жизнь тоже на месте не стояла.
Вспоминаю.
Утром мы с «моей» официанткой несколько раз делали то, что и ночью делали, и теперь «эти» (думаю, понятно, что имеется в виду) у меня ни капельки не болели, лишь слегка поднывали. А ведь тогда долго-долго телефон звонил, мне-то казалось, что это во сне, а подружка через меня перелезла, сосочком своим упругим по носу смазав, и оборвала бесконечный трезвон.
– Да, спит еще. Вставать? Нет, еще не собираемся, а что? Так, поняла. О’кей! Лады! Что? Ну, нет, он хорошенький! Ой, какой сладенький! Так бы съела его! Что? Хорошо, скажу, как проснется.
Сквозь сон все это я слышал.
– Этот человек (она его по имени-отчеству назвала) уезжает, и вся ихняя шайка-лейка смывается.
– Ну?..
– Да ты не волнуйся, он обещал заглянуть, попрощаться, если успеет.
Я знал, что последует. И это последовало. Она придавила меня, всем легким тельцем навалившись, так что ногами, грудью, щекой, пахом ощутил я все ее мягкости, твердости, углы и впадины…
– Это его ведущий их надоумил – ну, тот маленький, что тебе на веранде коньяк покупал.
Помолчала, чуть двинулась на мне – а в местах соприкосновения нашего горячая водичка уже завелась – и тихонечко воскликнула:
