Габдулла Тукай и русская литература XIX века. Типологические параллели - страница 4



.

В восточной философии и поэзии это «место наслаждения», символ жизни, воплощение рая на земле. В классической поэзии Востока сад представлен в виде рая. Деревья служили символом жизни и бессмертия, цветы были полны символических и мистических аллюзий, идущих от духовной поэзии. В «Гулистане» Саади читаем: «В саду ручей прохладный протекал / И пенье птиц звучало голосистых. / Румяные плоды – на всех ветвях, / Тюльпанов пёстрых много, роз душистых; / В тени деревьев ветер расстелил / Ковры цветов, и мягких, и пушистых…»25. Райские сады описаны в Коране. Четыре сада в чертогах Райского сада составляют, по представлению суфиев, Сад души, Сад сердца, Сад духа и Сад сущности. Они являют собой четыре этапа пути, по которому шествуют мистики. «Последним этапом постижения является путешествие по четырём райским садам, последний из которых (Сад сущности) объединяет мужской и женский принципы, но уже в состоянии взаимопреодоления и снятия противоположностей»26. Данное описание утвердило устойчивую традицию воспринимать сад как духовную аллегорию, место, сочетавшее крепкими узами духовное и мирское, мистический хронотоп единения с Абсолютом, постижения истины.

По наблюдениям Ю. Г. Нигматуллиной, Г. Тукай в одном из своих ранних произведений «Дусларга бер сүз» («Слово друзьям») не только упоминает о произведении Кул Гали и пишет стихотворение таким же стихотворным размером, как «Сказание о Йусуфе», но и развивает в духе просветительской идеологии идеалы гуманизма и просвещения, выраженные в произведении великого предшественника27.

Лирический герой Г. Тукая, постигая реальные преграды на пути просвещения, каждый раз с новой силой утверждает необходимость знаний и их непреходящее значение, призывая брать пример с других наций и народов:

И кардәшләр, кул тотышып, алга барыйк,
Башка милләтләрнең хәлен карап карыйк;
Мәдәният мәйданында урын алыйк, —
Егъла-тора алга таба атлыйк имди28.
(Возьмёмся за руки, друзья, вперёд пойдём —
И как живёт другой народ, тогда поймём,
Чтобы мир культуры был и нам – родимый дом,
Трудна дорога, но вперёд шагнём теперь29.)
«Дустларга бер сүз» («Слово друзьям», 1905). Перевод С. Олендера
Үл ачлыкдин! – тәгам көтмә ләимдин;
Өмид ит ризкыңый Рәхман Рәхимдин.
Хәрыйслык гаять әсфәлдер, сәфилдер;
Шәкертләр ризкына Тәңре кәфилдер30.
(Ты просьбой пред ним свою честь не унизь,
Надейся на Бога, учись и трудись.
Запомни, что жадность – презренный порок, —
Стремящихся к знанью питает сам Бог!31)
«Шәкерт, яхуд бер тәсадеф» («Шакирд, или Одна встреча», 1906). Перевод П. Шубина

Однако оптимистическая одушевлённость просветительскими идеями и вера во всесилие слова и знаний очень скоро уступает место иронической оценке татарской действительности. Так, идейно-художественную установку поэта в стихотворении «Татар кызларына» («Татарским девушкам», 1906) проясняет противоречие между поэтизацией красоты татарских девушек и сниженностью изображения их доли. Портрет татарских девушек создаётся в соответствии с традициями восточной любовной лирики: используются устойчивые эпитеты и сравнения, цель которых – воссоздать эмоциональную атмосферу восторга, восхищения, наслаждения красотой:

Сөям сезнең сызылган кашыңызны,
Тузылган сачыңызны, башыңызны.
Яратам тәмле, татлы сүзеңезне,
Зөбәрҗәт төсле якты күзеңезне.
Сөям кәүсәрдән әхля ирнеңезне,
Бу мактауга ризалык бирдеңезме?
Сөям кысмыйча нечкә билеңезне,