Настроился на стык первого и второго бревна, упёрся левой рукой в торец третьего, и наконец-то испытал блаженство. К нему прибавился восторг и ликование. Я поднял лицо к небу, с целью восславить Господа и крикнуть в московское пустое небо «кхаллилуя». Именно так, с придыханием на первом слоге, как когда-то меня учили белые братья. Поднял к небу руки и растворился в океане радости.
Очнулся на чём-то твёрдом, но не холодном, от незнакомых голосов. Женский звонкий искрящийся голос, звавший в бесконечное путешествие за его владелицей, игриво произнёс: – Я тебе тушёной капустки приготовила.
– Со свининой или говядиной? – вопросил высокий скрипучий, в высшей точке переходящий в скрежет, мужской голос.
– Без любого мяса, – женский голос стал сварлив, – денег нет и мяса нет.
– Как так?! – прохрипел собеседник. – За последние пять лет я принёс тебе четырнадцать тонн золота. Где деньги, Гугуся?
– Не путай золото и деньги, – обличительно вскрикнула женщина, – зачем, о, зачем, я подарила тебе «Философию денег» Зиммеля? Специально на английском языке. Чтобы ты её прочёл, – в голосе женщины проявилась слезинка.
– Я английского современного языка в письменном виде не понимаю, – извиняющимся голосом проскрежетал мужчина, – я и денег бумажных не пойму. Вот, золотой, он и в Африке золотой, но почему я должен его поменять на бумажку, чтобы купить мяса, не пойму.
– Не надо золотой менять на бумажку! – встрепенулась женщина. – Неси его сюда, целее будет.
– А вот посмотри, – послышался стук, как будь–то, что-то поставили на стол, – у новенького в портфеле, какие-то деньги лежат. Может на мясо и хватит?
Надо сказать, что разговор между неизвестными вёлся на двух языках. То есть женщина строго говорила на современном русском языке, с московским говором, правильно редуцируя первые гласные. А мужчина изъяснялся на жутком английском суржике с дикой примесью шотландского и ирландского диалектов. Я его понимал лишь потому, что в школе занимался углублённым изучением английского языка со всеми диалектами. Потом увлёкся каталанским и языком басков, что и привело меня к удалённому обучению в университете Андорры, это параллельно с армией и факультетом социологии университета Ломоносова. Всё папа оплатил и в армию сдал меня он же. Свёл с кем надо и тихо умер в двухэтажном домике под Шереметьево, когда тащил из машины реплику скульптуры «Нос» Юсуфова, подаренную автором театру Гоголя в Москве и изгнанной, оттуда Серебряковым. Папа стаскивал в дом списанные из театров по политическим мотивам реликвии. Например, в библиотеке его дома стоит бронзовая скульптура «Писающего мальчика» из кабинета Станиславского, но тогда она была чёрной. Папа поскрёб черноту и выяснил, что это сажа. Реставраторы хорошенько отмыли памятник, и он стал бронзовым. Происхождение мальчика неизвестно. Но папа надеялся, что это именно та копия, что стырил из Брюсселя Наполеон. А теперь и у меня собираются украсть украденные деньги.
Я открыл глаза и увидел стену могучей русской печи, а слева от неё монументальный стол, на котором лежал мой открытый кейс. На лавке лицом ко мне сидел мужик, одетый в зелёный с жёлтой подкладкой пиджак, зелёные, но более светлые брюки, белую сорочку с жёлтым галстуком-бабочкой, на ногах жёлтые же туфли. Морщинистое лицо старого шарпея посверкивало злыми зелёными глазками. Не смотря на обрамление длинных золотистых до медности волос, кожа лица тоже отсвечивала зеленоватыми разрезами морщин.
