— Увидимся позже, — холодно перебивает она. — Пока.
И, конечно, отключается. А мне теперь барахтаться в болоте из её обиды, моей вины и моего же идиотизма.
Не выдержав, вспоминаю несколько нецензурных слов. Вслух.
Поднимаю взгляд на мышку, чертыхаюсь. С силой ставлю стакан с кофе, расплёскивая содержимое. Упираюсь руками в подоконник и сверлю взглядом грёбаные ёлки.
Должно же это успокаивать?
— Всё нормально?
Странный вопрос от странной девицы. И если первые сутки после её поимки казались удачей, то сейчас всё чаще закрадывается мысль, что стоило сдать её отцу. Сразу сдать, в первую очередь для собственного спокойствия. И пусть они сами разбираются с побегами, Звягинцевыми и с чем угодно, но без меня.
— Нормально.
Ёлки не помогли.
Ничего не помогло, раздражение росло и сильно хотелось кого-нибудь прибить. Ник подходил на эту роль идеально, но пока братец не объявится в сети, об этом не стоит даже мечтать. Ведь Ник — товарищ увлекающийся, к сожалению, всем, кроме своей непосредственной работы.
И несданный им вовремя акт приёма-передачи вишенкой лёг поверх всего остального взбесившего.
Вот только выходило, что мышки нет в длинном списке моих претензий к миру. Несмотря ни на что, и одно это заставляет крепче стискивать зубы. До скрежета. До треска пластика под руками. До темноты перед глазами от яркого желания схватить её в охапку и продолжить прерванный участковым разговор.
Плодотворно продолжить. Чтобы до срывающегося дыхания, до вакуума в мозгах, до её лихорадочного шёпота, в котором из сознательного — только моё имя. И…
— Кот?
Сначала осознаётся её рука на моём плече. Потом прозвище, которое так не любит и показательно игнорирует Аня.
А потом всё идёт к чёртовой матери.
Стук стакана о подоконник. Тёмный поток всё ещё горячего кофе по белому пластику. Настойчивая трель звонка.
Её испуганный вздох.
Плевать.
На всё плевать, кроме моих рук на её бёдрах. Кроме нежных пальчиков, вцепившихся мне в загривок. Кроме обхвативших меня ног. Кроме её прерывистого дыхания на моих губах.
И это настолько правильно, что крышу срывает всю и разом. Не оставляя никому из нас шансов на спасение или хотя бы передышку.
Убивая меня поцелуем — сумасшедшим, долгожданным и чертовски взаимным. До такой степени, что мышка сама со всей своей эмоциональностью, горячностью и упрямством прижимается ближе. Прогибается в пояснице, откидывает назад голову. Разрешает всё.
Хотя сейчас меня не остановило бы ни оно из её «Нет». Потому что оторвать от фарфоровой кожи с бешено бьющейся на шее жилкой меня не смогли бы все демоны преисподней. А её прикрытые глаза и жаркие вздохи только усугубляли и без того патовую ситуацию.
Безнадёжную в хлам.
И надеяться на мышкину сознательность, страх или ещё какую муть становится бесполезно, стоит встретиться с ней взглядом. С её шальным и напрочь бесконтрольным взглядом.
И порадоваться, что жене я не изменю. Аня ведь не жена.
И с этой вконец охреневшей мыслью я утягиваю мышку в новый поцелуй. Долгий, медленный и насквозь мурашечный. Такой, чтобы нам обоим было ясно, чем закончится эта история. И такой, чтобы она даже не думала сопротивляться.
Потому что поздно.
Правда, смертник, закашлявшийся у меня над ухом, похоже, так не считал.
12. Глава 12. Майя
Выходя из больницы, я натягиваю рукава на пальцы. Поднимаю взгляд к безоблачному сегодня небу. И с силой прикусываю нижнюю губу только чтобы подавить счастливую, то и дело вылезающую не к месту улыбку.
