– Большинство горожан станут рабами, других казнят. Их собственность будет конфискована или уничтожена.
Его мучитель поджал побелевшие губы, триарии дружно зарычали от ярости.
– А что будет с теми, кто не является гражданами Республики?
– Им не причинят вреда. Карфаген не желает им зла.
Ганнон подумал, что Ганнибал очень умно это придумал.
– Вы слышали ублюдка? – вскричал офицер. – А у него есть характер…
– Позвольте мне им заняться, – взмолился косоглазый триарий.
– И мне! – добавил его товарищ.
Офицер принялся внимательно изучать лицо Ганнона. И, хотя страх пленника уже достиг заоблачных высот, молодой человек сумел ответить ему злобным взглядом. Несколько долгих мгновений ни тот, ни другой не опускали глаз.
– Я знаю гораздо более надежный способ заставить пса страдать, – сказал офицер. – Сильнее всего он разозлился, когда я назвал его рабом.
Непередаваемый ужас наполнил Ганнона, когда римлянин вытащил из жаровни прут с буквой «Б». Только не это, боги, прошу вас! Баал Хаммон, защити меня! Мелькарт, сделай что-нибудь!
Однако его мольбы оказались напрасными.
– Это нанесет самый страшный удар по твоей гордости, верно, гугга? – размахивая прутом, офицер направился к Ганнону. – Тебе ведь придется до конца жизни носить клеймо раба.
Больше всего на свете Ганнон жалел, что в руках у него нет меча, которым он проткнул бы своего мучителя насквозь. Но меча не было, и он сжал зубы, приготовившись к самой страшной боли, какую ему доводилось испытывать.
Офицер посмотрел на триариев.
– Разумеется, через несколько часов он отправится в царство Аида, но это не важно.
Хохот солдат оглушил Ганнона, который не мог отвести глаз от приближающейся буквы «Б».
И страх победил.
– Не делай этого. Я сохранил тебе жизнь.
– В каком смысле? Ты спятил? – вскричал офицер, но его рука замерла в воздухе.
– Около недели назад ты и твои солдаты попали в засаду недалеко от вашего лагеря. Столкновение получилось яростным, и многие твои люди погибли. Ты отступал, когда я тебя догнал. И я подарил тебе жизнь, хотя мог убить.
Когда на лице офицера появилось потрясение, Ганнон вознес молитву богам, чтобы тот не узнал, что на самом деле он спасал жизнь Мутту.
Похоже, на сей раз боги ответили на его мольбу, потому что офицер улыбнулся.
– Клянусь Юпитером, ты там действительно был! Иначе откуда бы тебе знать такие подробности?
– Я прошу только о быстром конце, больше мне ничего не нужно, – поспешил сказать Ганнон.
В подвале повисла тишина.
Пусть он меня убьет. Пожалуйста.
– Тебе следовало меня убить. Я бы с тобой так и поступил, – заявил офицер, и жестокая улыбка искривила его губы. – Впрочем, твои слова ничего не меняют. За то, что вы заявились на наши земли, вы, ублюдки, заслуживаете самой страшной кары. Держите его, – приказал он. – Он будет вырываться и лягаться, как мул.
Ганнон постарался прогнать разочарование и страх и рискнул сделать совсем уж безумную ставку.
– Им не нужно меня держать, – сказал он. – Я смогу вытерпеть боль.
Офицер удивленно приподнял брови.
– Крысеныш смирился со своей судьбой.
Римлянин старательно прицелился в самый центр лба Ганнона. Невыносимый жар раскаленного прута ударил Ганнону в лицо, но он замер, а потом, в самый последний момент, дернул головой вверх и влево. Офицер выругался, но уже не смог остановиться, и буква «Б» отпечаталась справа на шее Ганнона, сразу под челюстью.
Послышалось шипение, и перед его глазами заплясали искры; волны боли стекали от шеи к груди, проникали в мозг. Юноша выругался, потому что предательский мочевой пузырь снова его подвел. Потом у него подкосились ноги, и плечевые суставы приняли на себя вес тела. Однако эта боль не шла ни в какое сравнение с тем, что он испытал, когда железо соприкоснулось с плотью. Запах паленого мяса наполнил ноздри Ганнона и застрял в горле. Его вырвало, но на губах осталось всего лишь несколько капель вонючей жидкости. А потом он начал падать в бездонный колодец; на его дне маячило смутно различимое, перекошенное от ярости лицо офицера, который что-то кричал, но Ганнон не разбирал слов. Он хотел ответить, сказать: «Я не раб», но не смог произнести ни звука. В этот момент хлопнула дверь, и послышались новые громкие голоса, тоже неразборчивые.
