Весь последующий день Герман был полон сил. Он шутил, поднимался вместе с матросами по бушприту, фок- и грот мачтам натягивал и подвязывал фок-марсель; прохаживался по орудийной палубе, спускался в носовой трюм – в общем, был весьма активен и достаточно энергичен. Причём, любое занятие, даже самое грязное или чересчур трудоёмкое, было ему исключительно в радость.
– Говоров, тебя кто укусил или ужалил? – глядя на энтузиазм ундер-лейтенанта, в шутку поинтересовался Демидов.
– Почему «укусил»? – не понял вопроса Герман.
– Да, просто ты какой-то нынче бешеный.
– Глеб, а ты сам вспомни, как в Уставе сказано. «И тако всяк может разсудить, что ни от чего иного, то последовало, токмо от доброго порядку. Ибо все безпорядочной варварской обычай смеху есть достойный, и ни какова добра из оного ожидать, возможно. Того ради будучи в сем деле самовидцы обоим, за благо изобрели Воинской устав учинить, да бы всякой чин знал свою должность, и обязан был своим званием, и неведением не отговаривался…»
– Ты это сейчас к чему? – переспросил Глеб.
– К тому, что службу нужно нести, а не с британцами по кабакам кулаки чесать.
– Да, пошёл ты… – отмахнувшись, недовольно пробурчал Демидов.
«Да, и пусть злится. И вообще, пускай считает меня кем угодно. Эти придурки даже представить себе не могут, как порой может быть счастлив молодой человек… – покидая оружейную палубу, весело присвистнул Говоров. – …Точнее, даже не «счастлив»… Скорее, речь идёт о некой гордости, повышенной самооценки.
Я действительно горд за то, что мне ныне подвластна любая баба. За то, что я вовсе не озабочен поиском скорых и беспорядочных любовных утех с грязными девками из портовых борделей. Нет-нет, о своей тайне я никому, никогда не скажу. Не дай-то Бог, сглазят…»
К вечеру, вернувшись в каюту достаточно уставшим, Герман аккуратно взял в свои руки заветную колоду, осторожно её перебрал, мысленно представляя, какие ещё сюрпризы она может ему преподнести. После чего, завернул ту колоду в белоснежный платок и спрятал карты от посторонних глаз, под подушку.
Ближайшей ночью, Говорова действительно поджидал сюрприз. Правда, он был скорее со знаком «минус». Причём, как позже признается самому себе Герман, те неприятности напрямую вытекали из его излишней самоуверенности, отчасти надменности и собственной же кичливости.
А впрочем, ближайшая полночь началась для ундер-лейтенанта, как и прежде, никаких намёков на возможные неприятности. Открыв глаза, офицер очередную нимфу. На сей раз перед ним предстала черноволосая девчушка, присевшая на краешек его койки. Полностью обнажённая юная особа, похоже, была вовсе не против ночных утех. По крайней мере, именно так показалось на тот момент Говорову.
– Как твоё имя? – абсолютно без эмоций поинтересовался Герман, будто бы данная информация для него вовсе ничего не значила.
– Хейла… – очень тихо ответила та.
– Надеюсь, ты будешь не против, разделить со мной любовное ложе? – проговорил хозяин каюты, и несколько бесцеремонно попытался притянуть к себе брюнетку.
Та вырвалась и встала посередине корабельного бытового помещения. При этом дама выглядела несколько испуганной и порядком опешившей. У неё будто бы полностью пропал дар речи, потому как барышня лишь открывала рот не в силах вымолвить ни слова.
Тем временем, Говоров времени зря не терял. Встав с кровати, он мигом снял с себя минимальный набор нижней одежды, после чего, закрыл дверь каюты на ключ. Не дав гостье опомниться, Герман развернул даму к себе спиной, и попытался наклонить брюнетку вперёд, в аккурат над расправленной постелью. По сути, он прибег к своему небогатому интимному опыту. Именно так он иногда поступал с одной из чересчур игривых горничных своего родового имения. Та деревенская девчушка, старше Германа лет на семь, любила изображать из себя недотрогу. Правда, то «насилие» было лишь игрой, забавой, прелюдией перед весёлым барахтаньем в мягкой постели. Горничной нравилось, когда ей овладевали после небольшого сопротивления. В данном же случае, всё обстояло несколько иначе.
