Гарнизон в осаде - страница 5

– Молодцы, драгуны! Молодцы! – слышен голос командира. – Не сбавлять натиск! Не сбавлять!

Темнеет, уже не разглядеть, что творится вдали, а враги – вот они, видны их злобные лица. Палаши кажутся всё более тяжёлыми, но турки устали намного больше. И они поворачивают, скачут во всю прыть прочь с поля боя.

А пехотинцы, оказывается, уже рядом! Драгуны очистили от неприятеля небольшую часть долины, а егеря – пешие! – за это время почти три версты со штыками наперевес прошли. Как не восхититься! Пехотный полковник (он один там верхом) подъехал, громко крикнул:

– Благодарю вас, драгуны! От всей души благодарю! Спасибо!

Поговорил с Вахрушевым и Бегичевым, с высоты холма окинул скорбным взором каре павших, перекрестился…

Лапин оглядывал свой взвод: кто уцелел, кого уже нет? Звегливцев рядом: «Ну, у тебя и видок, Лапин! На кулаках, что ль, дрался?». «По-всякому пришлось!» Щека, по которой пришёлся удар турецкого пистолета, кажется, припухает. Но это – ерунда! Алсуфьева поддерживает солдат – штабс-капитан ранен. Кто ещё? Эссен! Поручик лежит в седле, его, чтобы не свалился, придерживают двое.

– Что с ним? Жив?!– с ужасом вскричал Лапин.

К Эссену подъехал Целищев, пощупал пульс на шее:

– Живой! Пуля в голове!

***

Татьяна переходила от одного раненого к другому, но подскакал Николай:

–Танюха, ты что запропастилась? У нас и свои раненые, займись ими!

– Кто? – всполошилась она.

– Эссен совсем плох. Кабы не умер…

Пётр? О нет! Да, пехотинцев жаль, хочется помочь, но свои есть свои. Простите, солдатики, ради Бога, простите…

– Трофим, прапорщика, которого я первым перевязывала, забери. И солдата вон того, с раной в груди!

Таня побежала к коню, эскадрон спускался с холма навстречу. Бегичев сидел в седле с трудом, склонив голову к плечу поддерживавшего его трубача:

– Вы ранены? Дайте помогу!

– Солдаты меня перевязали… Помогите Эссену… И Алсуфьеву, – морщась от боли, выдавил из себя капитан.

Драгуны первого взвода везут тело товарища, перекинутое через седло, руки и голова его безжизненно болтаются.

– Чижик? – ужаснулась Татьяна, узнавая.

– Да, Танюш, – горько кивнул Звегливцев. – Убит соловей наш голосистый, убит Чижик…

Дальше Алсуфьев, которого поддерживает солдат, он бледен, дышит тяжело.

– Что с Вами?

– В груди… пуля… ничего, до дома доберусь…

– Снимайте сюртук, перевяжу!

– Слышите, господа? Дама… замужняя и …заставляет раздеваться? – Алсуфьев ещё пробует шутить! – Эссену хуже… ему помогите…

Да – Эссену хуже. Пульс есть, но пуля в голове. Можно ли спасти, не понять. Таня прижала руки к его голове, пытаясь почувствовать, насколько глубоко проник свинец, что повредил – поручик не реагировал. Товарищи смотрят с надеждой, а Татьяна не уверена, что хватит силы помочь.

Возле возвышенности, на коей драгуны оставили свои пики, стоят две повозки – генерал Нагель недоволен, что драгуны ввязались в бой, но транспорт за ранеными прислал.

Лапин не оставил на поле боя своего подстреленного скакуна, привёл, лечением занялся Трофим. А на Лапину свалились заботы о раненых, размещённых в их доме. Нижние чины отвезены в лазарет (драгуны привезли не только своих, они подобрали с поля боя и кое-кого из пехоты). Татьяна перебегала от одного раненого офицера к другому. И после каждого ненадолго заходила к Эссену. Сначала одна, потом с Иоганном Вольфовичем. Бегичеву, можно сказать, повезло – его крепкие мышцы, словно броня, не дали пуле глубоко войти, она застряла в ребре. Вытащили её и другую – из бедра, перебинтовали и оставили капитана на попечение денщика. Должен быстро поправиться. У Алсуфьева, к сожалению, пуля прошла меж рёбер. Вылечится, на сей раз выздоровеет. Но Таню ранение штабс-капитана встревожило: она помнила, что отец её не смог оправиться от простуды и умер как раз из-за того, что у него в лёгком пуля осталась. Иоганн Вольфович подтвердил, сказал, что штабс-капитану надо будет жить в местности с сухим и тёплым климатом, о поездках в северную столицу лучше забыть.