Большое переселение гастарбайтеров
На квартире нас ждал беспокойный усатый. Он сдал гору Литвишкиных бутылок из-под пива и купил себе боле удобоваримой еды. Перед тем как съезжать с вещами, решили поехать осмотреться налегке, договориться. Вова остался дома, как заправский лентяй после изнурительной прогулки, а мы со Стукачом, оседлав местный автобус, поехали на край города.
Погода стояла хмурая, и обочина Праги казалась еще менее привлекательной. Кругом пустошь да трубы фабрик, редкие серые зданьица. Жить здесь расхотелось сразу же, и я был полон решимости отвергнуть предложение Оксаны о переезде сюда.
Обытовня была двухэтажная, с маленькой пустой парковкой. Внутри пусто и безжизненно, кофейный автомат сломан. На стенке над стулом консьержа висит объявление с часами работы, по которому стало понятно, что сегодня у него выходной. Мы постучали в двери, за ними раздался нервный женский крик с иностранными словами, потом кто-то зашлепал отворять. Неприятный парень: смуглый, черноволосый, что-то затараторил на своем языке, сзади выглядывала девушка с сигаретой в зубах, с других комнат доносились крикливые вопросы, смех. От всего этого так и веяло неблагополучием, наркоманией. Во концовке, уже за закрытой перед нами дверью, парень с девушкой принялись выяснять отношения и, после наступившей паузы, кто-то из них громко и деловито пёрднул. Затем последовала тишина и удаляющиеся шлепки тапочек по коридору.
– Румыны или болгары, – сказал усатый.
На остановке посмотрели расписание автобуса и, сверившись с часами, устроились ждать. Общественный транспорт здесь был на высоте, завсегда, сколько им не пользовался, он приходил минута в минуту, согласно графика, вывешенного на каждом остановочном столбе. И ни разу, ни разу я не видел ни одной пробки и ни одной аварии; вот так штука.
На стене висел плакат Iron Maiden: железная дева с кровавыми глазами, вырвала собственное сердце и протягивает его в руке, приглашая на свой концерт.
Вернулся Литвишко. Он в одиночестве сидел на лавке под раскидистым кустом и пил пиво. Рядом уже стояли несколько пустых бутылок. Мы не особо дружелюбно его встретили: все-таки уехал без всяких слов, бросил нашу маленькую команду, на звонки не отвечал. Очень не по мужски. На лице были признаки развивающейся депрессии, вскоре мы в шутку назовем эти приступы «Синдромом Литвишко», потому как они рано или поздно появляются у каждого переезжего.
Нам тоже было не по себе, сошла эйфория первых чувств, реальность проблем стала виднеться отчетливее, гладь стала шероховатой, и уже попадались первые рытвины, но мы держались. Держались молча, ибо если поддаться панике все закончится плохо.
В Германии Саня заполнил все нужные бумаги, и теперь показывал нам ксерокопию своего бланка с одобренным запросом и условиями получения беженства. Для этого ему нужно было проживать несколько месяцев в бараках с сирийцами, что отбило у него всякую охоту осесть у гостеприимных бюргеров. Теперь он продолжал пить пиво. Пил пиво и ничего не ел.
– Я не могу есть, когда бухаю, – говорил он. – Я либо пью, либо ем.
Вечером на квартире снова была пьянка. Все шумели и веселились, стараясь отвлечься от проблем. Только Литвишко сидел понурый как битый пес: налитые глаза, печать безысходности в вислой коже. Он играл желваками и копошился в хандре. Время от времени встревал в разговоры, сетуя на местный обманный сговор и вездесущий кидняк.
