– А люди? – воспользовавшись паузой, вставил слово-другое Африканыч. – Расскажите о людях, коими был славен и горд ваш город. А может, и посейчас гордится…
– Люди? – старик задумался. – В нашем городе много славных людей проживало. К примеру, сударь вы мой, наш уездный судья Чаадаев, царствие ему небесное, – перекрестился старик, – являлся дядей другу Александра Пушкина, сумасшедшему философу Петру Яковлевичу Чаадаеву.
– Да вы что? – притворно удивился Африканыч.
– Именно так, – улыбнулся старик, довольный, что произвел впечатление на гостя. – А Василий Матвеевич Голенищев-Кутузов, старший брат генерал-поручика и сенатора Иллариона Матвеевича Голенищева-Кутузова и дядя светлейшего князя генерал-фельдмаршала Михаила Илларионовича Кутузова, жил в соседнем доме. И в одна тысяча восемьсот семнадцатом году, сударь вы мой, вместе с моим батюшкой, да еще князем Андреем Турунтаем и купцом Федором Каменевым на собственные средства перестраивали и реконструировали Рождественский соборный храм, что стоит ныне на одноименной площади, центральной и самой большой в Свияжске…
– Да неужели? – снова удивился Самсон Африканыч Неофитов, сделав глоток чая.
И Зыбин снова гордо произнес:
– Именно так, сударь вы мой. Наши именитые люди во многих постройках и реконструкциях соборов и церквей принимали участие.
– Например? – быстро спросил Африканыч.
– Например, иконостас, что в Троицкой церкви. Надо вам сказать, весьма замечательный по красоте и богатству. Куплен и сработан он, сударь вы мой, на средства свияжских дворян: кавалерственной дамы Надежды Андреевны Саврасовой, помещицы весьма богатой, орденоносной и в обеих столицах некогда известной, и Никифора Игнатьевича Феоктистова, тогда городничего нашего, царствие им обоим небесное, – тоже быстро ответил летописец-краевед.
– Как вы сказали, Никифора Игнатьевича Феоктистова? – мягко и весьма осторожно переспросил старика Африканыч.
– Все верно, сударь вы мой: Никифора Игнатьевича Феоктистова, бывшего нашего последнего городничего, потому как в одна тысяча восемьсот шестьдесят втором году таковую должность уже отменили, – кивнул Зыбин. – А к чему вы это спросили?
– К тому, что я немного знаком с Ильей Никифоровичем Феоктистовым, – несмело произнес Африканыч.
– А-а, с этим! – как-то пренебрежительно произнес летописец-краевед, отведя взгляд в сторону. – Так это сынок ихний будет, Никифора-то Игнатьича…
– Да вы что! – воскликнул Африканыч.
– Точно так, – подтвердил старик.
– Правда, достойнейший человек, этот Илья Никифорович? – спросил Африканыч и посмотрел на Зыбина так же внимательно, как смотрят дети на взрослых, когда им от них что-то надобно.
– Нет, не правда, сударь вы мой, – почти с гневом ответил летописец-краевед. – Вы, как изволили выразиться, немного с ним знакомы, а мы, свияжские обыватели, – с избытком! – провел он большим пальцем по шее. – Знаем его как облупленного! На наших глазах, стервец, вырос. На наших глазах и жилою стал несусветной!
– Жилою – это как?
– А так, – рубанул рукою воздух старик. – Жила – и все тут! Скупердяй, каких еще свет не видывал.
– Ну, возможно, вы и правы, – осторожно заметил Самсон Африканыч. – Илья Никифорович, конечно, отличается некоторой скаредностью, но все в городе его чтят и уважают…
– Некоторой?! – старик не дал даже договорить своему гостю и собеседнику. – Не-ет, не некоторой, как вы изволили выразиться, скаредностью, но самой что ни на есть огромною и неизбывной!
