Эрнст Теодор Амадей Гофман
По дороге Хёд думал о том, что, возможно, совершил ошибку, отправившись в это путешествие, начатое по непонятной причине и с неочевидной целью. Он не был так же целеустремлен, как лётчик, после войны он больше любил свой маяк, книги, покой, созерцание. Теперь ему казалось, что лучше было бы остаться с Эйр, попытаться уснуть, а если не выйдет – жить в заметённом снегом доме, читать любимые книги, есть консервированную фасоль с мясом из автоматической продуктовой лавки, пить глинтвейн и виски со льдом, смотреть, как кружат метели, и то хмурится, то улыбается во сне Эйр. А весной бы он соорудил настоящего снеговика, до самой крыши! И отвечал себе: «Эйр ушла в сон одна. Она не нашла там меня и, возможно, не найдёт. И я, вполне вероятно, не смогу попасть к ней. Она легко отличит моё возможное подобие своего воображения от настоящего меня. Сейчас она ищет меня. Это будет не сон, а кошмар, который длится долго-долго. А я всё время буду рядом и не смогу ей помочь. А так – хоть попытаюсь разобраться в этой ситуации».
Ньёрд тоже размышлял, правда, на другую тему. Необходимость путешествия была для него очевидна, он всегда считал, что смысл вопросов состоит в том, чтобы найти на них ответы, и как можно скорее. Во время военных кампаний он видел много невероятных вещей, которые только потом складывались в нечто объяснимое и расширяли его представление о мире. В городе у него не было близких, он только недавно был уволен в запас после очередного ранения и поселился на Хёгландской Ветви. Все чаще он думал о Фрейе, и сейчас он представлял, как впереди несётся на мотоцикле её фигурка в кожаной куртке. Когда он впервые встретил Фрейю несколько месяцев назад, ему показалось, что он помнит её, и только в мотеле понял, где раньше видел. В самолёте, который достался ему после ремонта, – самолёт был подбит, пилот тяжело ранен, но сумел посадить машину – в кабине были наклеены фотографии из журналов. До этого он не совершал боевых вылетов на таких старых этажерках и с любопытством осматривал кабину. Между разных красоток он увидел изображение совсем юной девушки в гоночном комбинезоне. Он отодрал остальные фотографии, а эту оставил – на удачу. Она была приклеена справа от сиденья и с краю испачкана кровью сбитого лётчика. Фотография осталась в сгоревшем самолёте на Тёмном острове, и он уже почти позабыл черты этой девушки, пока вчера не узнал её.
Они остановились на бензоколонке недалеко от лётного поля. К ним от аэродрома двинулись красные шарики-сторожи, но Ньёрд громко свистнул и они развернулись обратно. – У нас, лётчиков, есть свои сигналы, – усмехнулся он.
Они заправились и собрались уезжать, когда Хёд почувствовал на себе чей-то взгляд.
* * *
Фрейя, Форсетти и Хельг обедали возле джипа.
– Мы самые старые, девочка, и нам нужен отдых, – подмигнул Фрейе Форсетти, затем потянулся за фляжкой.
Хельг осматривал часы, присвоенные им в мотеле. Затем заговорил, словно сам с собой.
– Сломанные часы дважды в сутки показывают правильное время, сломавшийся поезд каждые сутки находится в нужной точке, но проваливается во времени: во вчера, в позавчера. Его опоздание становится фатальным, будто бы его колеса заменены на шестерёнки часов, увозящих его в обратную сторону… В них, в этих поездах, движущихся в обратном направлении, вьют гнёзда сломанные часы, набивают их всякой всячиной, подцепленной стрелками… И эти дали запасных путей, которые открывают неизведанные возможности судьбы…
