«Nothing». Голос был очень низкий, хриплый, как-будто изрыгающий каждый звук слова. И очень страшный. Но при этом знакомый и связанный с чем-то жутким и давно забытым. Что значит – ничего? Что он имеет в виду? Как это – ничего! А я? Я лежу здесь, эй, посмотри, в паре метров от тебя! Скотина, опусти фонарь, посмотри вниз, какого хрена ничего, совсем одурел что ли! Опусти фонарь!!! Сволочь!!!
Раздался шаг. Почему-то Глеб был уверен, что этот некто шагнул с правой ноги. А потом еще раз. И еще. А пятно света фонаря, направленного в упор на правую стену вдруг исчезло, оставив лишь воспоминание и быстро растворяющийся ореол, удаляющийся прочь. Созвучие каждого нового шага было все менее богатым, вскоре превратившись в тусклые шлепки. И стало вдруг понятно, что как только эти звуки пропадут, уйдет и надежда на жизнь. И тогда пропал страх. Но пришла легкость. И тогда с каким-то неимоверным, нечеловеческим напряжением Глеб медленно повернулся и упираясь всеми остатками откуда-то все же появившихся сил, не ощущая ни колкого гравия под правой рукой, ни острой арматуры, больно упирающейся в его правое бедро, ни боли в прижатой инстинктивно к животу поломаной левой руке смог сесть. Потом, опираясь о правую стену, не с первого раза, но все же у него получилось встать и замереть около стены, бешено колотилось сердце и долго не получалось отдышаться. И только через несколько минут он отважился на свой первый робкий. И остановился от осознания собственной наглости и смелости, а еще от слабости и боли буквально везде. Он стоял пригнувшись, чтобы случайно не удариться в темноте в свод тоннеля, в душе распускалась надежда – если сделал один шаг, то хватит сил и еще на один. А значит можно и догонять этого невнимательного, но теперь почему-то ставшего близким незнакомца. Качнулся вперед и одновременно шагнул. И снова. А тот, кто был впереди с фонарем становился все дальше. Он шагал быстрее. И у него был свет.
Глеб сделал несколько шагов, потом даже слегка выпрямился – так идти было быстрее. Он решил не бояться удара головой, потому что увидел, тогда, в свете фонаря незнакомца, какие высокие своды в этой части тоннеля. Странно, но звуки все не давались Глебу – то ли спазм, то ли так пересохло все, горло позволяло с трудом засасывать и выпускать воздух, но звучать пока было не способно. Он еще ускорил шаг, ориентируясь только на удаляющееся световое пятно. Потом еще ускорил и вдруг обнаружил, что бежит уже трусцой. Еще недавно не мог пошевелиться, а сейчас бежит! Чудо! Вот только левая рука мешала она реагировала на каждый толчок, приходилось прижимать ее к телу, но все равно – больно. Он увеличил скорость, и тут вдруг заметил, что тот, кого он пытался преследовать тоже перешел на бег! Что за дела, почему он-то побежал! При этом Глеб нагонял! И тут незнакомец обернулся. Лица его было не разглядеть, но блеснули глаза, и в них был испуг. Испуг? Он что – боится меня? Бег превратился в безудержную гонку. Незнакомец все чаще оборачивался, но капюшон на его голове мешал рассмотреть лицо. Только глаза почему-то блестели и светились страхом, когда тот оборачивался назад. Вдруг незнакомец в испуге швырнул фонарем в Глеба, но не попал, тот пролетел сильно выше и немного правее. Глеб инстинктивно повернулся, проследить полет и вдруг у него внутри все похолодело…
Незнакомец бежал не от Глеба, а от того, что неслось скачками за ними обоими. Это нечто лишь на миг проявилось в свете вращающегося фонаря, но вид даже увиденных фрагментов ужасал! Явно покрытая слизью черная кожа была упруга, мышцы ходили под нею выверенными движениями направляя теряющееся в темноте длинное тело, но самое страшное – пасть. Пасть была огромна и бездонна. Потрясенный Глеб поскользнулся и рухнул навзничь, перекатившись два раза через себя, но заметив при этом, как скрывается за поворотом незнакомец в капюшоне. А над ним нависла пасть…
