Пенелопа никогда не думала, что слова могут причинять физическую боль, но сейчас она готова была поклясться, что в ее сердце вонзился нож. До сего момента она не понимала, как много для нее значит, что леди Бриджертон открыла для нее свой дом.
И как больно сознавать, что Колину неприятно ее присутствие здесь.
– Почему ты должен все усложнять? Я же извинилась! – взорвалась она, следуя за ним по пятам, когда он пересек комнату, чтобы забрать свои вещи.
– А почему, скажи на милость, я должен все облегчать? – парировал Колин, даже не обернувшись и не замедлив шага.
– Хотя бы потому, что этого требуют элементарные приличия.
Это явно задело его за живое. Он резко обернулся, сверкнув глазами так яростно, что Пенелопа растерянно попятилась. Колин всегда был таким милым, таким добродушным. И никогда не выходил из себя.
До сего момента.
– Элементарные приличия? – загремел он. – Это о них ты думала, когда читала мой дневник? По-твоему, это прилично – читать чужие бумаги?
– Колин, я…
– Лучше помолчи, – бросил он.
– Колин! Ты…
Он принялся собирать свои вещи, повернувшись к ней спиной.
– Твоему поведению нет никаких оправданий.
– Конечно, но…
– Ой! – завопил он вдруг явно от боли.
Пенелопа побледнела и, вымолвив испуганным шепотом его имя, кинулась к Колину.
– Что с тобой? О Боже!
Из раны на его ладони струилась кровь.
Не теряя времени на разговоры, Пенелопа крикнула:
– Осторожно, ковер! – Она схватила со стола лист бумаги и подсунула его под руку Колина, чтобы кровь не капала на бесценный ковер.
– Какая трогательная забота, – вымолвил Колин нетвердым голосом.
– Ну, ты же не собираешься умирать, – резонно заметила Пенелопа, – а ковер…
– Все в порядке, – заверил он ее. – Я пытался пошутить.
Пенелопа взглянула ему в лицо. Вокруг его губ пролегли резкие складки.
– Пожалуй, тебе лучше сесть, – сказала она.
Колин мрачно кивнул и сел в кресло. Пенелопа не выносила вида крови.
– Пожалуй, я тоже сяду, – пробормотала она, опустившись на низенький столик напротив него.
– С тобой все нормально? – спросил он. Она кивнула, поборов легкую дурноту.
– Нужно чем-нибудь перевязать рану, – сказала она, поморщившись при взгляде на бумагу, в которую была завернута рука Колина.
– У меня в кармане платок, – сказал он.
Пенелопа полезла в его нагрудный карман за платком, ощущая тепло его груди и биение его сердца у нее под пальцами, пока вытаскивала белоснежный клочок ткани.
– Больно? – спросила она, перевязывая его ладонь. – Нет, можешь не отвечать. Конечно, больно.
Он ободряюще улыбнулся:
– Не очень. Не волнуйся.
– Думаю, можно будет обойтись без шва, – сказала Пенелопа.
– Ты разбираешься в ранах?
Она покачала головой:
– Нет. Просто не такая уж она ужасная. Не считая, конечно, крови.
– Зато ощущения ужасные, – пошутил Колин.
– Мне очень жаль, – сказала Пенелопа, туго замотав рану, чтобы остановить кровотечение. – Это я во всем виновата.
– В том, что я располосовал себе ладонь?
– Если бы ты не разозлился на меня…
Колин покачал головой и ненадолго прикрыл глаза.
– Не говори чепухи. Если бы я не разозлился на тебя, то мог бы разозлиться на кого-нибудь другого.
– Но при этом у тебя под рукой не оказался бы нож для вскрытия почты, – закончила Пенелопа, глядя на него из-под полуопущенных ресниц.
Колин улыбнулся. В его глазах мелькнула ирония с легкой примесью восхищения. И что-то еще, чего она никак не ожидала увидеть: неуверенность, даже беззащитность. Он не имеет понятия, вдруг осознала Пенелопа, насколько хорошо пишет. И потому смутился, когда обнаружил, что она прочитала его записки.
