– Именно что Жуки! – сказал генерал, но срывать со стены и запрещать это безобразие почему-то не стал, махнул рукой.
Видимо, пожалел своего нелепого и безнадежного недоросля. Как говорится, чем бы дитя ни тешилось, хуже уже вряд ли будет.
И потом – было бы просто несправедливо репрессировать каких-то дурацких Жуков, когда рядом, на той же стене, который год безнаказанно висели изображения настоящей генераловой врагини – любимой Анечкиной поэтессы Анны Андреевны Ахматовой.
А Василий Иванович был, как и положено, суров, но безукоризненно и щепетильно справедлив.
Теперь, наверное, нужно объяснить, почему это генерал вместо того, чтобы спокойно дожидаться в здании аэропорта, среди других встречающих, в нарушение всех правил и инструкций выехал на своей черной «Волге» чуть ли не на взлетно-посадочную полосу и стоит себе, заложив руки за спину, всматриваясь в бледно-голубое морозное небо?
А потому что генерал. Хотя и новоиспеченный.
Во всем районе выше его по званию никого нет, в смысле по воинскому званию. К нему и райкомовское, и райисполкомовское начальство относилось с должным почтением и всегда шло навстречу, а уж аэрофлотовские людишки и подавно были рады стараться.
И Василий Иванович тоже рад – и новому званию, и солнцу, и морозу, и предстоящей встрече.
Хотя и волнуется немного.
Дело в том, что в прошлый раз, ровно год назад (летом Анечка не приезжала – написала, что едет в стройотряд, а потом в какой-то лагерь, интернациональной дружбы, что ли), уже в последний вечер случился тяжелый, безобразный и не нужный никому разговор, они друг друга наобижали и вдрызг разругались, так что простились совсем нехорошо, как чужие.
А началось все с того, что Василий Иванович, глядя со снисходительной и счастливой улыбкой, как Анечка крутится перед зеркалом в только что подаренной им дубленке (спасибо Ларисе Сергеевне – донесла, что на складе в военторге появилось несколько штук этого вожделенного всеми советскими модницами и модниками дефицита), когда дочка в очередной раз подскочила к нему с визгом «Ой, папка! Спасибо!» и повисла у него на шее, зачем-то проворчал:
– А все вам советская власть не нравится!..
Ну пошутить он хотел! Просто пошутить!
А Анечка вдруг скорчила рожицу и нагло так:
– Да дубленка вроде югославская… – И сразу же: – А тебе-то самому нравится?
– Мне-то? – Он все пытался вернуть веселье, не обращать внимания на дочкину провокацию: – Мне-то самому-у… нравится!.. моя!.. – И заграбастал ее в свои ласковые лапы. – Анка-обезьянка! И Нюрка – хулиганка! И…
Но Анечка не поддержала их старинную игру, выскользнула и продолжила:
– И чем же она тебе так уж нравится?
Тут и генерал (тогда еще, впрочем, полковник) начал потихонечку закипать:
– А тем, что она меня вырастила и выкормила! И выучила, и в люди, в конце-то концов…
– Только сначала она тебя родителей лишила, если я не ошибаюсь?
Чем сильней горячился злосчастный отец, тем холодней становилась непочтительная и злобная дочка.
– А вот это вот не твоего ума дело! Поняла? Много вы знаете! Наслушались… Время такое было!
И тут, как назло, из детской вышел Степка-балбес и тоже пошутил, ляпнул из «Неуловимых мстителей»:
– Но время у нас такое! Нельзя нам без сирот!
(Это, помните, Сидор Лютый Даньке говорит.)
Ну и получил от распалившегося папки подзатыльник.
Тут Анечка как заорет:
– Не смей его бить! Тут тебе не казарма!
Василий Иваныч остолбенел:
