Когда была входу охотничья берданка,
к ней патронташ, махорка и кисет,
когда не ждал глухарь подвоха спозаранку
и ничего ему не предвещало бед,
рассказывал сосед, когда я был мальчишкой,
как крался рысью он с берданкой к глухарям,
как билось у него, казалось, сердце слышно
и уж подавно птицам и зверям.
Припомнился и тут наш уличный колодец
с ведром и цепью, воротом и срубом,
из темноты его едва вода блестит.
В телеге конь бежит совсем как иноходец,
ноздрями шевелит и вспенивает губы
и в бездну заглянуть колодца норовит.
Прохладой дышит тот и ключевой водою,
и плещется уже в моём ведре она.
И пена у коня, как хлопья, под уздою,
и жадный его взгляд, как в облаках луна.
Подсолнухом в жару казалось в полдень солнце.
А пятки жёг неистово песок.
Спешу на речку, в ней тьма родников на донце:
нырял бы и тонул, как тонет чугунок.
А что творит зима! Сугроб со снегирями,
с сорокой, как пропеллер, на колу.
И я, ещё малыш, тянусь к оконной раме
с узорами из снега по стеклу.
И в этот же сугроб я падаю в пальтишке,
где только что сидел, как яблоко, снегирь.
А он уже с небес воскликнул: «Это слишком!..» —
не яблоко, а розовый имбирь.
12.04.2019, Москва
