– Понимает геномагию, ну надо же! – На лице женщины появилась саркастическая улыбка. Совсем не добродушная, но морщины от нее были не столь пугающими. – Зверята, я изучаю геномагию много-много лет, всю свою жизнь, которая куда длиннее, чем вы бы по мне сказали. И даже я не могу сказать, что понимаю геномагию. Удивительная самоуверенность! Геномагия – наука высших сфер, недоступная обычному человеческому пониманию. Метаморфозы живой плоти, которые изучает геномагия, неподвластны примитивному мозгу. Мы можем лишь выискивать и обобщать те крупицы информации, которые оказались нам открыты, но даже тогда ни одна сила в мире не сможет гарантировать результата. Геномагия – самое драгоценное сокровище человечества и его же самая ужасная кара. Так откуда же ты брала геномагические книги? Они не валяются на каждом углу, как тебе известно.
– Брала у соседа.
– Наш сосед, господин Холдейн, был геномастером в Шлараффенланде, – торопливо пояснил Гензель, опасаясь, что женщина сочтет ответ Гретель резким, а пожалуй, что и дерзким. – У него было много таких книг. Целый кабинет.
– Вот как? И геномастер позволял соседской девчонке-квартерону копаться в своих книгах? Вот уж во что я никогда не поверю!
– Он был добрым человеком, госпожа. Он сразу заметил, что у Гретель есть способности к геномагии, и стал ее учить.
– Квартеронку?
Это было сказано со столь естественным презрением, что Гензель ощутил, как пылают щеки. Гретель смолчала. Она всегда молча сносила любые оскорбления, так уж была устроена.
– У нее всего одиннадцать процентов дефектного фенотипа!
– Какая разница? – удивилась женщина. – Ремесло геномастера доступно лишь для касты окторонов и выше. Это значит – максимум шесть процентов оскверненного фенотипа. Твоя сестра не окторон, а значит, она никогда не смогла бы стать геномастером. Более того, всякий, кто передал бы ей запрещенные знания, обрек бы себя на гибель. Неужели ваш сосед этого не понимал?
– Понимал, наверное… Его казнили еще год назад.
– За то, что он учил девчонку геномагии?
– Нет.
– Тогда за что же?
– За шутку над тригинтадуоном.
Женщина задумалась.
– Тригинтадуоны, наверно, в вашем городе важные птицы?
– Сплошь бароны, маркизы и князья, – подтвердил Гензель. – Шутка ли, не больше одного процента испорченного фенотипа…
– Один процент! – Она фыркнула. – Чем меньше человек представляет собой, тем с бо́льшими амбициями он требует уважать процент своей человечности, разве это не смешно? К тому же, по правде говоря, далеко не у каждого тригинтадуона отыщется тот самый хваленый процент… Я видела среди них таких типов, которых можно было принять за мулов, – с лишними конечностями, с тремя сердцами, с атрофированными органами… Самое интересное, что некоторые из них и в самом деле по крови были полноценными тригинтадуонами. Один процент – это такая малость, но знали бы вы, как причудливо и где может вылезти этот один процент… Значит, ваш покойный сосед был большим шутником?
– Господин тригинтадуон приказал ему разработать особенную, персональную мутацию для его особы.
– Тригинтадуон по доброй воле пошел на искажение собственного фенотипа? – Женщина покачала головой. – Как низко пали нравы в вашем краю, зверята. Как правило, эти хлыщи так трясутся над своим одним процентом, что запрещают геномастерам даже уничтожать их потовые железы…
– Господин тригинтадуон любил приемы и торжественные парады, – пробормотал Гензель, не зная, как отреагировать на это замечание. – Он попросил господина Холдейна придумать ему новый способ украшения кожи…
