Ганс приехал поздно ночью. Генрих его уже не ждал.
– Извини, друг, за поздний визит, – Ганс устало откинулся в кресле и, сладко потянувшись, провел рукой по волосам. – Я два раза попадал в перестрелку, еле ноги унес. Кругом творится черт знает что.
– Хочешь что-нибудь выпить? – спросил Генрих, и его рука потянулась к столику, на котором стояли бутылка водки и полбутылки коньяка.
– Да, я бы выпил немного водки, если не возражаешь.
– Хорошо. Осталось всего несколько бутылок, берег специально для тебя. А я выпью коньяк, – Генрих разлил спиртное и протянул Гансу. – Помнишь, Ганс, год назад мы пили за нашу победу, великую Германию и фюрера, а сегодня… – Генрих со злостью ударил кулаком по столу.
– Да, помню. Но сегодня мы будем пить за нас с тобой, за то, чтобы нам повезло и все задуманное исполнилось, – Ганс подмигнул Генриху и залпом выпил водку.
Генрих вынул сигарету из пачки и закурил.
– Ты сегодня не очень разговорчив. Что-то не так? – Генрих вопросительно посмотрел на друга.
– Да нет, в общем-то, все нормально. Хотя…
Генрих, небрежно покачивая ногой, ждал дальнейших объяснений.
– Вчера был трудный день. Пришлось изрядно попотеть, прежде чем «Равенсбрюк» взлетел на воздух. Около трехсот больных туберкулезом пришлось перевести в Мальхов. Там более мощные газовые камеры, а наши совсем ни к черту. А ведь еще в 1944 году, когда монтировали камеры, я предупреждал Кегеля, что в дальнейшем они не справятся со своей работой, да куда там… Этот кретин даже слушать не захотел. Можешь представить себе, какая выпала нам работенка… Пришлось заминировать часть территории за заводом, затем согнать туда всех заключенных… Крики, вопли… – Ганс замолчал и потер ладонью кончик носа.
Генрих, ни слова не говоря, снова наполнил рюмки и протянул Гансу. Нахмурив брови, Ганс посмотрел на водку. Он вдруг почувствовал легкое головокружение и, скривив губы, поставил рюмку на стол.
– Это так сильно на тебя подействовало? – изобразив на лице подобие улыбки, спросил Генрих.
– Нет, совсем не это, – глухо отозвался Ганс и резко встал.
Он заложил руки за спину и стал шагами мерить комнату.
– Так что все-таки случилось? – сделав небольшой глоток коньяка, как можно мягче спросил Генрих.
Ганс остановился посреди комнаты, взгляд его был направлен в пустоту, и он какое-то время был во власти воспоминания.
– В лагере была одна девица… полька. Ее звали Язя. Странное имя, не правда ли? – наконец медленно произнес Ганс.
Генрих пожал плечами.
– Ты знаешь, я всегда был любителем женского пола, но никогда не был сентиментальным. А сегодня…
– Ты спал с этой девицей и был ее покровителем. Так? – закончил мысль друга Генрих.
– Да-а-а, – протяжно отозвался Ганс. – Ее вместе со всеми заключенными погнали на заминированный участок, и она подорвалась на мине. После того как прозвучал последний взрыв и мы добили раненных, я возвращался на территорию лагеря. Вдруг меня кто-то позвал. Я остановился. Язя лежала в двух шагах от меня, не знаю, как я сразу ее не заметил. Она протягивала ко мне руки, на глазах слезы, и, самое главное, она просила о помощи на немецком языке. Я несколько месяцев учил ее нашему языку, но все напрасно, она была бестолковая. И вот перед лицом смерти… Впрочем, черт с ней… Ее душа давно уже на небесах, и не стоит больше об этом говорить, – Ганс взял рюмку с водкой и залпом выпил.
– Вот именно, плетешь какую-то ахинею и забыл о главном.
