Героев не убивали - страница 8

Их отчаянную контратаку захватчики утопили в крови; быстро взяли верх в уличных боях – несмотря на то, что гвардийцы понимая, что пощады не будет ни им, ни их семьям, бились как никогда отчаянно – и, не откладывая в долгих ящик, овладели рубежом призамковых стен. Оставался только сам замок, сопротивлявшийся с упорством обречённого, но на него паррикам просто не хватило времени. Из ещё не разорённых областей, как всегда, превосходя врага числом, под грохот барабанов и напевы флейт, колыхая знамёнами, точно волна пеной, выдвигалась новая армия. Безногий Всадник, Фердинанд Грека, не уповая на непобедимость своих войск – Агнесс никак не могла отказать ему в уме! – торопливо подгребал под себя рассеявшиеся по стране отряды…

…Огромный, как будто великан из сказки, паррик поднял горящее знамя и, развернув полотнищем книзу, вогнал – так добивают врага – в сложенную заранее кучу тряпья. Оно занялось мгновенно, и огонь прихотливо извиваясь, потёк по улицам, словно нити татуировки по коже Агнесс: буквы складывались в предложения, предложения – в речь. Послание, выжигаемое по плоти города, гласило несгибаемость, непреклонность, неотвратимость возмездия; впрочем, слова быстро растворились в огненном озере. Когда всё закончилось, стоять осталась только закоптелая цитадель – последний зуб во рту дряхлого, разваливающегося на глазах рыцарского королевства. И – вонь горелого мяса, густая как сам йагурт, слизанный первыми королями с вымени бесформенной богини Шуб-Ниггурат. И – пепел, пепел, пепел! – паррики ушли, но, обозлённые упорством защитников, позаботились о том, чтобы никто не смог последовать их примеру).

Рыжий склонился над Агнесс и сделал первый надрез.

Хруст рассечённой кожи внезапно показался солдату оглушающим, а от вида выступившей крови ему – ветерану бесчисленных боёв – сделалось нехорошо. Рыжий пошатнулся, и только выкованный войной характер удержал его от того, чтобы выронить нож. “Считать её человеком” – опять повторил себе Рыжий – “считать её человеком”.

Разрез получился недостаточно глубоким, и Рыжий повторил и его, приложив усилие. Постепенно тело Агнесс покрывалось татуировками, символизирующими рыцарские добродетели жениха – а меж ними, – и сращенные с ними сложным образом – проступили подвиги героя Джефферса, живым памятником которому Агнесс предстояло служить до конца своих дней; кровь, алой паутиной облепившая тело королевы, в этот момент считалась за кровь поражённых героем митисийцев. Невеста превращалась в карту, описывающую не пространство, но время – битвы были странами, деяния городами и посёлками, вьющиеся лозой узоры логикой, соединяющей их друг с другом. Жизнь рыцаря, погибшего ещё до рождения Рыжего, на войне, начавшейся прежде его собственного рождения, в контексте истории этой войны, отразившейся в женщине.

Несмотря на первоначальное смятение, рядовой работал уверенно – сказывались тренировки на крестьянках, организованные для него по приказу генерала Эдмунда, только очень медленно. Церемония ползла к завершению капелькой слюны по подбородку. К сожалению, Рыжий этого не понимал и не чувствовал нарастающего нетерпения.

(Не выдержав ожидания, штабные “крысы” начали переговариваться. Следуя их примеру, к поруганию дисциплины присоединись и солдаты, а за ними гвардийские рыцари, тоже раздраженные, – но уже профанацией ритуала, невольно допущенной Рыжим… Шум поднимался, как тина со дна реки, и даже славящийся выдержкой генерал Санрэй переминался с ноги на ногу. Молчал только генерал Эдмунд; он находил странное удовлетворение в мысли о том, что с женщиной паррикой так не будут обращаться никогда – странное, если знать о том, какую роль он сыграл в подготовке свадьбы).