Пичу еще раз кхекнул и тут же отвел глаза; Кирендаль, по своему обыкновению, читала голой, вольготно раскинувшись на груде шелковых подушек. Пичу был одним из трех Лиц, которым разрешалось входить в ее покои, но эта привилегия отнюдь не облегчала ему жизнь. Зато Кирендаль наслаждалась произведенным эффектом: когда Пичу испытывал неловкость, его Оболочка, обычно землисто-серая, приобретала приятный лимонно-желтый оттенок. Как и всем Перворожденным, Кирендаль не приходилось стараться, чтобы погрузить себя в мыслевзор; видеть чужую ауру было для нее так же естественно, как чувствовать запах или вкус.
Тяжелые парчовые шторы на окнах ее покоев полностью поглощали солнечный свет, а фонарики, искусно расставленные по комнатам тут и там, отбрасывали теплые розовые блики на ее волосы цвета серебряной проволоки и белую, словно от свинцовых белил, кожу.
Кирендаль отличалась высоким ростом, даже по меркам женщин Первого народа, которые часто перерастали своих мужчин, и невозможной худобой: когда она двигалась, то со спины сквозь едва заметные округлости ягодиц было видно, как работают внутри тазобедренные суставы. Она приподнялась на локте, демонстрируя соски практически отсутствующих грудей: сегодня она выкрасила ареолы серебряной краской, чтобы они гармонировали с цветом ее замысловато уложенных волос. Два кружка цвета денег волей-неволей приковали взгляд Пичу, и он покраснел, а его Оболочка стала темно-золотой, как тонкокожий лимон.
– Да? И сильно? – протянула она, придав своему голосу хрипотцу, так что Пичу даже вздрогнул.
– Хуже, чем обычно. Он мажет фишки смолой, и так неуклюже! Двое из наших… гостей… уже возмутились, пришлось их спровадить, чтобы не случилось драки.
– Важные птицы?
– Нет. Проигрывали, но так, помаленьку. Небольшая потеря, но есть другая беда – Берн пришел.
– Берн?
Узкие губы цвета сырой телячьей печенки раздвинулись, обнажив длинные и острые клыки. Если этот маньяк застанет Дженнера за его любимым делом… Берн любит игру, но терпеть не может проигрывать. Стоит ему продуть хотя бы раз, как он начинает искать виноватых. И тогда – вж-ж-жик! – голова Дженнера запрыгает по полу, как мяч. А ведь Дженнер – владелец Анхананского завода по переработке фекалий и навоза, одного из наиболее выгодных предприятий, в которые вложилась Кирендаль.
– Я сама с этим разберусь. Берн уже в яме?
– Еще нет, но скоро отправится. А пока он в Хрустальном баре, болтает с Галой. Все еще надеется соблазнить ее бесплатно.
– Он будет разочарован, если ему повезет. – Кирендаль встала и потянулась, выгнув спину. – Настоящая страсть дурно влияет на ее технику. Закки?
В дверях тут же вырос ее домашний слуга, мальчишка-камнегиб – приземистый, широкоплечий, гладко выбритый и почти без подбородка. Подслушивал, разумеется, – что ж, это входит в его обязанности.
– Да, Кирендаль?
– Скажи на кухне, что я хочу обедать. Все равно чем, главное, чтобы живое, – устрицы подойдут. И свежий мед в сотах – думаю, Тап тоже не откажется.
Пока она говорила, какая-то дымка заклубилась вокруг нее и сгустилась, обволакивая ее тело, начиная с костлявых рук.
Закки кивнул и старательно загнул два пальца – чтобы не забыть, что ему приказали. Милый мальчик, хотя и глуповатый. А еще силен как бык и верен как пес; расчувствовавшись, Кирендаль решила, что пора уже разрешить парню отрастить эту дурацкую бородку, как у всех камнегибов, пусть прикроет свой неудачный подбородок.
