Кейн тоже наблюдал за ней, причем не менее внимательно, чем она за ним; он был неподвижен, но опасен, как клинок, только что вышедший из-под рук оружейника. Точно, вот она, разница между ними: Берн – большая дикая кошка, Кейн – отточенный клинок.
– Ты закончила? – спросил он спокойно. – Не хочу мешать.
Кирендаль заглянула ему в глаза, но не увидела и тени усмешки.
Он добавил:
– Я ищу Шута Саймона.
Облегчение, которое она испытала, услышав эти слова, едва не сгубило ее, как прежде паника: ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не захохотать в голос.
– Не ты один. Очи Короля тоже его ищут, не говоря уже о Серых Котах и Уголовной полиции. Но почему ты пришел с этим ко мне?
Он продолжал говорить, точно не слышал:
– Вчера, примерно в это же время, Серые Коты гоняли кое-кого по Крольчатнику. Чем кончилось дело?
Кирендаль провела языком по пересохшим губам.
– Послушай, Кейн, если ты думаешь, что у меня есть свои люди среди Серых…
– Спрашиваю еще раз, Кирендаль. Имей в виду, я нетерпеливый человек.
– Я… э-э-э… но…
Тонкие крылышки еле слышно прошелестели в темноте, и Кейн отреагировал.
Его реакция была непредсказуемой: он не задержал дыхание, не напрягся, даже глазом не моргнул, а ведь Кирендаль с удвоенным вниманием ждала именно этих сигналов, которые всякое живое существо вольно или невольно подает, прежде чем напасть. Но он только что сидел неподвижно, глядя на нее в упор, а в следующий миг она уже видела его корпус, развернутый вполоборота, поднятую руку и нож, со свистом летящий во тьму. Тан-н-нг – загудел он где-то там, вонзившись в дерево.
Тап издала мелодичный вскрик отчаяния и боли – она висела на дверном косяке, пригвожденная за прозрачное крыло ножом, который швырнул Кейн. Копье, тонкое и острое, словно игла длиной в ярд, выпало из ее рук и со звоном ударилось о паркет.
Кирендаль вскочила. С ее губ уже рвался крик, но его придушила рука Кейна, стиснув ей горло. Тонкая сигара, которую он все еще сжимал в зубах, оказалась в угрожающей близости от ее глаза, когда он рванул ее к себе. К тому же она не видела, чем занята его вторая рука, а потому решила, что наверняка чем-то потенциально смертоносным.
А его Оболочка ничуть не изменилась, по-прежнему пульсируя непроглядной чернотой.
– Тебе, наверное, трудно в это поверить, – процедил он сквозь зубы, – но я не хочу причинять тебе вред. И твоей маленькой подружке тоже. Я только хочу услышать от тебя, что ты знаешь о Шуте Саймоне. Расскажи, и я уйду из этой комнаты и из твоей жизни.
Он отпустил ее горло и невидимой для нее второй рукой ткнул ее в живот пониже пупка – не больно, скорее даже ласково, но в то же время твердо и настолько сильно, что она сложилась пополам и снова упала в кресло, с которого вскочила.
– Ладно, – пискнула она, даже не глядя на него: все ее внимание было поглощено Тап, которая, заливаясь слезами, трепыхалась на косяке. – Ладно, я расскажу, только сначала, прошу, сними ее оттуда. Если она порвет себе крыло… Умоляю, не делай ее калекой!
– Руки, – сказал Кейн.
Кирендаль торопливо села на руки. Кейн окинул ее долгим взглядом, слегка поджав губы, потом выдохнул через нос, встал и пошел освобождать Тап.
– Только тронь, пожалеешь, ублюдок! – завопила крошечная дриада. – Глаза тебе выколю!
– Ага, точно, – ответил Кейн и одной рукой придержал ей голову и плечи, так что ее шея оказалась как раз между его большим и указательным пальцем, а второй прижал ей руки к телу, не задев нежных крылышек. Потом осторожно, даже, пожалуй, ласково начал вытягивать из деревяшки нож; Кирендаль морщилась при каждом еле слышном скрипе, с которым металл выходил из косяка. Тап продолжала воинственно лягаться, метя Кейну в руку, но он как будто ничего не замечал. Ранка на ее крыле окрасилась бледно-розовой кровью.
