У костра со стрелой в боку лежала околевшая вьючная лошадь. А вон щит с красной птицей, клинок вздымается и опадает. Чудесница выпустила стрелу, но промахнулась. Красная Ворона повернулся и побежал; за ним, выстрелив напоследок в Чудесницу, заспешил лучник. Стрела летела по дуге. Зобатый шагнул навстречу, глазами отслеживая ее полет, и ловко отразил щитом; тюкнув, она отлетела в высокую траву. Нападавшие скрылись.
Недалеко от костра стоял и пристально смотрел на что-то Агрик; в одной руке шлем, в другой топор. Лучше бы не знать, на что он там смотрит, хотя и так понятно. С поля боя, шурша травой и волоча окровавленные ноги, уползает кто-то из людей Черствого. Вот туда подошел Трясучка и, недолго думая, раскроил ему череп обухом топора – не наотмашь, а в самый аккурат. Чисто. Истинный умелец, с опытом. Но кто-то где-то по-прежнему вопил. А может, это кажется, а на самом деле не более чем дыхание выходит из горла. Моргая, Зобатый огляделся. Как так, черт побери, вышло, что они здесь удержались? Он тряхнул головой, словно мог вытрясти из нее ответ. Но от этого лишь сильнее разболелась ушибленная челюсть.
– Ногой пошевелить можешь? – примостившись на корточках возле Брека, выспрашивал Скорри.
Брек сидел на земле, держась окровавленной рукой за массивное бедро.
– Да пошевелить-то, драть его лети, могу. Только, падаль, чертовски больно!
Зобатый был липким от пота; кожу жгло, все нестерпимо чесалось. Челюсть там, где припечатало щитом, тяжко пульсировала; то же самое и рука. По-прежнему жаловались на жизнь колено и лодыжка, но в целом он остался невредим. В самом деле. И как это так? Удивительно. Боевой пыл быстро сменялся крупной дрожью – можно сказать, тряской – рук и ног, как у какого-нибудь новорожденного теленка; перед глазами плыло. Как будто он использовал всю, до последнего грошика, взятую взаймы силу, и теперь приходилось рассчитываться с процентом. Зобатый сделал несколько шагов к пепелищу костра и мертвой вьючной лошади. А где же кони, что под седлом? Ушли, или их свели. Или издохли. Зобатый сел на задницу посреди Героев.
– Ты как, ничего?
Над ним стоял Жужело, опираясь на гарду длиннющего, в брызгах и потеках меча. Брызгах и потеках крови, разумеется. Если уж Отец Мечей вынимается из ножен, то его полагается окропить.
– А?
– Да ничего.
Пальцы Зобатого так сжимали перевязь меча, что он не сразу их разжал, а разжав, не сразу вспомнил, как высвободить руку. Наконец он уронил щит с сотней старых отметин и несколькими свежими вмятинами в траву.
Короткие волосы Чудесницы напитались кровью.
– Чего там у меня? – спросила она, отирая запястьем глаза. – Порезало, что ли?
– Царапина, – сказал Скорри, большим пальцем ощупывая ее макушку.
Рядом с Чудесницей раскачивался взад-вперед на коленях Дроф, нянча руку, заляпанную запекшейся кровью.
Солнце светило прямо в глаза; Зобатый невольно щурился. Слышно было, как у камней разоряется Йон, орет во всю мочь на Черствого и его молодцов:
– Ну давайте, давайте, возвращайтесь, вы, бздуны херовы! Падаль вонючая! Трусы!
Что уж в этом такого. Человек сам по себе трус. Трус и герой одновременно. Смотря как все складывается. Они не возвратятся. Как-никак оставили здесь восемь трупов, не меньше. Нет, не вернутся. Впору помолиться, чтобы этого не произошло.
Скорри напевал задумчиво, тихо и печально. Достав из сумы иглу и нитку, он занимался штопкой. После боя веселых песен не поют. Бойкие напевы, слушать которые лучше перед боем, на фоне правды звучат как-то фальшиво.
