В четверг он забрал машину Лилии со стоянки в аэропорту Домодедово, отвёз родителей в Малоярославец, появился на работе, получил отпуск и поехал на кладбище. Просидел у могилы полдня. Вернулся домой, чувствуя себя снятым с креста, попил чаю и лёг на диван, не раздеваясь. Забылся на пару часов. Ночь просидел в кресле перед фотографией Лилии, утром следующего дня поехал в Совбез, обсудил с Петровичем текущие дела, забыв, что находится в отпуске, и снова поехал на кладбище.
Кто-то звонил ему, выражал сочувствие, он благодарил. К вечеру обнаружил, что небрит, тщательно побрился, словно собирался на приём к президенту, вспомнил о Кеше.
Завлаб обрадовался звонку:
– А я боялся тебя потревожить! Как ты?
– Нормально, – сухим голосом ответил Савва. – Выплываю. Сижу дома, перебираю Лилины вещи. Что у тебя? Звонили?
– Был звонок, адресат неизвестен, но никто ничего не спросил. Сижу дома, как и ты, восстанавливаю по памяти текст диссера, собираю второй экземпляр умсорика.
– Обедаешь дома?
– Только утром кофе пью, а так хожу в кафешку неподалёку, к Вовке Баранову в гости заходил.
– Слежки не заметил?
– Н-нет, а что, думаешь, будут следить?
– Ты их огорчил отказом, всё может случиться, подстрахуйся на всякий случай, а если заметишь подозрительную возню – звони мне.
– Лады, – пообещал Кеша.
Мысль заняться поисками заказчиков Рудницкого возникла сразу после разговора с ним, но осуществлять задуманное Савва начал только утром в субботу, двадцать первого августа. Инициировал расследование эпизод с инвалидом, произошедший в торговом центре «Ариэль» на Дмитровке, куда Савва заехал купить кое-каких продуктов; холодильник после похорон опустел напрочь, надо было хоть как-то утолять голод, а по ресторанам одному ходить не хотелось.
Первый этаж торгового центра занимали продовольственные ряды и стенды с напитками.
Савва покидал в тележку пакеты с зеленью и овощами, рис, муку, молоко, выбрал травяной чай с эхинацеей, кофе, взял зачем-то бутылку грузинского вина «Твиши» и закончил поход у ряда касс.
Народу утром в центре было немного, работали все кассы, но только две из них были заняты, отпускали покупателей. Остальные ждали, скучая.
Перед Саввой прошёл, прихрамывая, худенький светловолосый парнишка в сером плащике на клетчатую рубашку, с рюкзачком за плечами. Одна рука у него была прижата к боку, маленькая и сухая, второй он толкал перед собой тележку, на дне которой сиротливо лежал батон белого хлеба и пакет кефира. Парнишка встал перед Саввой, и тому пришлось переехать к соседней кассе, чтобы не терять время.
И в этот момент к кассе, куда толкнул тележку парнишка-инвалид, подошли двое мужчин специфической наружности, в кожаных чёрных куртках и выгоревших до голубизны джинсах. Один – жилистый мосластый брюнет, заросший чёрной щетиной, с шапкой курчавых волос, второй – толстомордый шатен, носивший рыжеватые усики, подстриженный особым образом: по вискам ползли дорожки выбритых волос, складываясь в узор, напоминавший иероглифы.
Брюнет сунулся к кассе перед парнишкой, хотя свободных касс хватало, оттолкнул тележку, процедив:
– Подождёшь.
Толстомордый хохотнул.
Тележка поехала в сторону, потянула парня, он споткнулся и упал.
Савва, оглянувшийся на шум, отставил свою тележку, помог парнишке подняться, увидел в голубых светлых глазах боль и недоумение, подошёл к брюнету, сунувшему кассиру бутылку водки и банку с солёными огурцами.
