– Зашел я в храм Тобольский, – откинулся я на стуле. – А там, значит, бумажка висит, прямо у входа, на виду стало быть. За службу по покойному, мол, благословляется рупь за взрослого человека и пятьдесят копеек за маленького. Это, батюшка, как рассчитывали? По весу?
– По грехам, – буркнул он.
Обиделся.
– И еще приписочка на бумажке той – мол, от половины до рубля, это в церкви отпеть. А ежели со всем усердием в последний путь покойного проводить, от церкви и до кладбища, уже десять рублей «дарить благословляется». Это что же, спасение более качественным будет? Господь шаги посчитает, да усердие поповское? Или вы типа артистов бородатых – состоятельного человека одним обычаем хороните, бедняка – другим, типа как за ваши деньги и споем, и спляшем чего надо?
– Смирите гнев да обиду, Ваше Императорское Высочество, – мягко попросил Владимир. – Бумажка бумажкою, да только по всему Уралы ныне и крестят, и отпевают без даров.
– Прижало потому что, – фыркнул я. – Это же кретином надо быть – в тяжелые времена у голодных людей последнее забирать. Они же обидятся и начнут попов на вилы сажать, вместе с полицией и армией. Я хороших, крепких в вере да человеколюбивых служителей РПЦ за свое путешествие видел много, и радостно мне от этого – не все потеряно.
– А чего же тогда гневаетесь, Ваше Императорское Высочество? – развел руками епископ.
– Потому что тенденции не очень, – признался я. – Ежели словеса отбросить, да трезвым взглядом посмотреть, в государстве нашем сложилась монополия на духовные услуги.
– Не услуги то, обряды! – нахмурился Владимир.
– Ага, – не стал я спорить. – Монополия, батюшка, хочет только одного, без исключений – получать побольше денег да влияния. Людям деваться некуда, а посему любые «дары» нести будут, на какие поп деревенский укажет.
Одной пропагандой заставить крестьянина повесить всю жизнь знакомого попа на колокольне не заставишь – он для этого обиды долго копить должен.
– А бывает и по-другому, – заметил Епископ. – Приходят с подарками, да просят за урожай помолиться. По осени недовольны остались – пришли да зубы выбили. По весне снова с подарками – помолись за урожай, батюшка. Помолится, по осени последние зубы потом выбивают. А он и не жалуется – понимает, что людям деток кормить нечем, через то озлоблены они и что творят – не ведают. На третий год в село какой-то язычник пришел, говорит крестьянам, мол, волхвы-еретики в дикие времена землю семенем своим удобряли, и оттого земля родила хорошо. Пошли с ним к попу, значит, и говорят – давай, батюшка, удобри-ка землицу. Плакал тот, да деваться некуда – пришли-то с дрекольем. По мне так лучше добрым христианином мученическую смерть принять, да слаб в вере тот пастырь оказался – сделал все, что от него требовали, да в слезах в епархию поехал. Ныне в монастыре северном грех свой великий искупает.
– Нет в мире совершенства, – вздохнул я, поразившись особенностям быта сельских священников.
– В земном мире, – поправил Владимир.
Инциденты всегда есть, но смотреть-то нужно на ситуацию в целом, а потому отдельными специфическими моментами смело можно пренебречь.
– Долго Русская Православная Церковь была Торжествующей. Оттого гниение в ней, гордыня да гнев поселились. Устроили из Церкви рынок – так давайте рыночными методами и пользоваться. Монополия стагнирует и требует влияния да доходов. Можно ей по сусалам надавать, да только попов на каторгу гнать – последнее дело, ибо в массе своей они верою и правдою Господу нашему служат. Посему работать придется аккуратнее – вот я, батюшка, и начал. Теперь в трех городах да кусочке Николаевской губернии будет у вас, прости-Господи, конкурент. Господь один у нас на всех, а служить ему по-разному предлагают. Вот и соревнуйтесь промеж себя, пастве на радость. Об остальном я с Синодом говорить буду, вам оно, батюшка, не надо, при всем моем к вам расположении – а оно велико, ибо вижу я, как вы с другими служителями Церкви о пастве заботитесь.
