Главные слова - страница 4



Таких забавных малюток…

Таких забавных малюток
не видел я даже в кино.
«Доброго времени суток», —
я говорю им в окно.
У них шоколадные лапки,
хвостик у них запятой.
У них на панцире крапки,
и гребень украшен звездой.
Они полетали и сели.
Они не из нашей страны,
но есть одно доброе время,
когда эти крошки видны.
Между собакой и волком,
между работой и сном.
Между колодцем-колоколом
и языком-колуном.
Доброе время суток
для всех, кто лелеет мечту.
Для нищих и проституток
в лиловом и синем порту.
Доброе время суток
для тех, кто встаёт чуть свет
и ест свой яичный сгусток,
и в соус макает багет.
Доброе время буден —
такое мгновение, бро,
когда старый голландский гульден
становится на ребро.
Когда у соседей на полке
взрываются часы
и в небо летят осколки
невиданной красы.
И в глазах эти вечные мушки
вырастают в парусный флот.
И бьют корабельные пушки,
и колокол тоже бьёт.

Когда-то мы были детьми…

Когда-то мы были детьми,
играли в салки, в буру.
Нас печатали разные СМИ.
Мы писали для них муру.
Теперь живём день за днём
на краю глухого села.
– Это кто пришёл, почтальон?
– Нет, это зрелость пришла.
Она взламывает тела
и уносит вверх семена.
Перед самым концом тепла
вертит крылышки-имена
тех, кто был тороплив и юн,
бил в табло, получал сдачи.
Кто в газете «Чикаго трибьюн»
освещал футбольные матчи.

Книга жизни как роман…

Книга жизни как роман:
Тимофей родил Ивана,
Исаака – Авраам,
но никто – Грауэрмана.
Сам родил Грауэрман
всех порядочных знакомых.
Остальные роддома
производят насекомых.
Мой роддом был на Щипке,
там меня родили, детку.
На хитиновом щитке
я ношу его отметку.
Это стыдное клеймо —
в жизнь войти не тем роддомом.
Не сойдёт оно само,
не изгладится дипломом.
Где волшебный звукоряд,
где вольготно, сыто, пьяно,
там пануют и царят
сыновья Грауэрмана.
А на долю остальных
выпал бизнес коробейный
или в ямах выгребных
труд нечистый, скарабейный.

Был тот вечер медвяный и сладок, и ал…

Был тот вечер медвяный и сладок, и ал,
когда кто-то кого-то убил.
А про то, как убил, ничего не сказал:
заколол, задушил, утопил?
И неясно, убили его ли, её,
но злодейство с полей натекло
и болтается в воздухе, словно бельё
на верёвке у тётушки Кло.
И собачья брехня, и малиновый звон —
всё звучит, будто траур в дому.
И возможно, убитый ещё не рождён,
но весь мир уж скорбит по нему.

Николай торопился на бал к Сатане…

Николай торопился на бал к Сатане,
а попал почему-то к Светлане.
На столе он заметил пакет каберне
и пунцовую розу в стакане.
У окошка стояло ведро оливье,
было видно хоздвор, эстакаду,
и весёлые девушки в нижнем белье
без мужчин танцевали ламбаду.
А Светлана была деликатна, нежна,
с серебристой ухоженной кожей.
Николай сомневался: она – Сатана?
Не она? Да кажись, непохоже.
Как, однако, превратны слова, имена —
не понять, где одно, где другое.
Вроде едешь на улицу Карамзина,
а укатишь к чертям в Бологое.
А душа Николая, как вьюга, пьяна,
накладает себе винегрету.
И никак не дождётся его Сатана
и копытом стучит по паркету.

Лилия Кац пригласила меня…

Лилия Кац пригласила меня
в свою избушку у синих камней
и прошептала, рукой маня:
«Люби меня до скончанья дней!»
Но Лилия Кац нарвалась на отказ.
Я ответил: «Да я ж тебя узнаю.
Кто же не знает, что Лилия Кац
страшнее всех ведьм в Вологодском краю?»
Тогда она притащила тюк
самого изысканного белья
и сказала: «Станешь мне милый друг —
вся эта роскошь будет твоя».
А я повторяю: «Лилия Кац,
я с тобой и часу не проживу.
А хочешь себе жениха искать,