«Люблю ярко-желтые и зеленые хризантемы», – написала я и на миг замерла, прежде чем отправить сообщение. И все-таки, что я творю, и главное – зачем? Сама же не думала про этого Ника ничего хорошего, и тем не менее он оказался событием в моей овсяночной жизни.
– Может быть, я открою твою тайну, – сообщила я Гретхен и решительно нажала на ввод.
Гретхен, как водится, ничего не ответила и смотрела по-прежнему невозмутимо. Как-то от отчаяния я думала отнести эту куклу оценщику, но так и не решилась. Для моей семьи она всегда значила слишком много и, несмотря на нанесенное ей увечье, являлась, пожалуй, основным ценным предметом.
Десятки раз осторожно вылепляя очередное кукольное лицо, я пыталась искупить ту давнюю вину, но до сих пор не смогла, по крайней мере горечь не проходила, а взгляд Гретхен оставался таким же презрительно-укоризненным. Она реально изменилась в тот самый день. Я даже сличала фотографии – старые, сделанные до катастрофы, и новые – и готова спорить, что взгляд Гретхен стал другим. Она не готова простить мне обиду.
Как бы мне хотелось знать о ней больше…
1944 год, начало августа
Посмотрев в зеркало, Моника нахмурилась. В последнее время муж часто отлучался, а она переживала – и вот пожалуйста, под глазом наметилась явная морщинка, а лицо бледное, какое-то уставшее. Сегодня Стефан наконец будет дома, а значит, нужно оказаться на высоте!
Покачав головой, Моника принялась делать маску на основе бодяги, рецепт которой получила от матери. Затем с тревогой посмотрела на часы.
– Грета! – позвала она кухарку. – Все готово?
– Да, фрау Моника, – рыжая полноватая кухарка в присутствии хозяйки будто вытягивалась в струнку и явно робела, но это к лучшему, ведь строгость необходима в некоторых вопросах, панибратства с прислугой Моника, как и ее мать, не одобряла. – Все сделано, я достала фарфор и серебряные приборы.
– Хорошо, – молодая женщина позволила себе улыбнуться. – А салфетки?
– С оленями, фрау.
На миг Моника задумалась: вроде подходят для обычного семейного ужина, однако сегодня хотелось чего-то особенного.
– Достань фамильные, с орлами. Это все.
Кухарка удалилась, а Моника занялась приведением себя в порядок. В заключение она раз двести провела щеткой по пышным золотистым волосам и снова тщательно осмотрела свое отражение. Нет, она все еще очень хороша, ярко-синие глаза сияют, а морщинка пропала – возможно, она только померещилась. До прихода Стефана оставалось время, и молодая женщина заглянула в детскую.
– Мамочка! – маленький Эмиль бросился ей на шею, и Моника расцеловала сына в тугие, сладко пахнущие щечки.
Он был уже наряжен в новый костюмчик и казался ангелочком – волосы тоненькие, мягкие, золотые, в Монику, а глаза серые, отцовские. Их долгожданный любимый мальчик, настоящий подарок неба, ведь они со Стефаном уже не верили, что у них могут быть дети, когда он появился.
– Ты мой любимый, хороший мальчик! – Моника взяла сына на руки. В свои неполные четыре Эмиль был тяжеленьким, но разве чувствуешь тяжесть, когда поднимаешь родную кровиночку! – Сегодня приедет папочка. Ты скучал по папочке?
– Очень, – подтвердил мальчик. – Где папа? Я хочу к папе!
Моника кивнула няне, чтобы та ушла, и, не спуская Эмиля с рук, села на диван в детской.
– Понимаешь, – сказала она, заглядывая в глаза сыну. – Сейчас очень тяжелое для всех нас время. Папочке нужно очень-очень много работать. Но скоро все будет хорошо, мы справимся, наш папочка к нам вернется и больше не будет уезжать. Понимаешь, Эмиль?
