Глаза Гейзенберга - страница 35

Затем настала очередь Ростовского завода сельскохозяйственного машиностроения, крупнейшего в Европе, – о его введении в строй было объявлено 1 июня 1930 года, после трех лет строительства [239]. На днепровских порогах в Советской Украине лихорадочно сооружалась легендарная гидроэлектростанция – Днепрогэс. И неважно, что какое-то время половина подъемных кранов использовалась для того, чтобы не дать рухнуть второй половине: символика обуздания природы, с тем чтобы снабдить энергией новый индустриальный комплекс в составе будущих алюминиевых заводов и сталеплавильного комбината в Запорожье, в бесчисленных репортажах увязывалась с преобразованием личности. Как гласил популярный лозунг: «Мы строим плотину, а плотина строит нас» [240]. Всемерно освещалось также эпохальное строительство сверхсовременных доменных печей – и формирование новых людей – в далеких Магнитогорске и Кузнецке, привлекавшее толпы иностранных корреспондентов, многие из которых были вынуждены отказаться от прежнего скептицизма.

Эти стройки служили магнитом и для рабочих из крестьян, стремившихся преобразиться, спастись от раскулачивания или найти средства на жизнь. Сообщения о нехватке продовольствия на местах и болезнях, вызванных голодом, приобрели массовый характер уже летом 1930 года и поступали из Центрально-Черноземного района, с Северного Кавказа, Украины, советского Дальнего Востока и из Западной Сибири [241]. Киевские власти заклинали Микояна срочно помочь с продовольствием («местные ресурсы использованы»). ОГПУ отмечало, что колхозники на Украине отказываются работать, потому что не получают пищи, и это угрожало породить порочный круг нехватки продовольствия [242]. Однако в наибольшей степени голод и массовое бегство населения летом 1930 года обострились в Казахской автономной республике. Утверждалось, что в Сибирь, Узбекистан, Иран, Афганистан и Китай направилось более 150 тысяч казахов и с ними почти миллион голов скота [243]. Невзирая на пропаганду, коллективизация, призванная финансировать индустриализацию, вместо этого грозила задушить ее [244].

Сталин не ослаблял нажима в борьбе с сопротивлением: с 1 января по 15 апреля 1930 года ОГПУ произвело 140 724 ареста, а с 15 апреля по 30 сентября – еще 142 993. Но он был не в силах обратить вспять антиколхозную волну, которую сам непреднамеренно поднял своей статьей «Головокружение от успехов» [245]. Согласно отчетам, доля коллективизированных домохозяйств, на 1 марта 1930 года составлявшая 56 %, к лету сократилась до 24 % [246]. В Татарской автономной республике доля коллективизированных хозяйств сократилась с 83 до 13 %. В целом из колхозов вышло до 8 миллионов домохозяйств, забрав с собой 7 миллионов голов тяглового скота. В то же время в колхозах осталось не менее 5 миллионов хозяйств, причем более 4 миллионов из них вступило в колхозы совсем недавно, то есть для них это был первый сельскохозяйственный сезон в качестве колхозников [247]. Насилие со стороны режима и крестьянское сопротивление ставили под удар весеннюю посевную кампанию, а соответственно, и осеннюю жатву, что было чревато пагубными последствиями для индустриализации. Сталину – и стране – требовалось чудо.

Поставить колхозы на ноги и руководить ими было делом не для брезгливых. Мало кто из двадцатипятитысячников был способен добыть для своих колхозов дефицитные инструменты, металлолом и строительные материалы для сооружения амбаров и силосных ям, запасные части для техники, генераторы, книги, табак, а также вызвать рабочих с заводов, и многие сами чинили инвентарь, вспоминая о своих навыках механиков. Крестьяне, прежде угрожавшие двадцатипятитысячникам, теперь протестовали, когда тех забирали от них