Глина и кости. Судебная художница о черепах, убийствах и работе в ФБР - страница 6

Стив поступил в ВМФ на следующий день после получения аттестата, отчего мама впала в истерику, а папа подмигнул ему и показал большой палец. Оба они не знали, что он задумал, когда попросил дать ему на вечер машину, но таков уж был Стив. У него были стальные нервы и зловещее чувство юмора, а если он что-то решал, никто не мог заставить его передумать.

Моя старшая сестра Лорен по примеру отца записалась в ВВС авиамехаником. Выбор был крайне необычный: в 1977 году юные леди, особенно такие хорошенькие, как моя сестра, не очень-то стремились копаться в моторах С-141 и выковыривать машинное масло из-под ногтей. В детстве мы делили с ней комнату и никогда не ссорились подолгу, потому что нам предстояло ночевать в общей крошечной спальне. Рано или поздно одна из нас забывала, из-за чего все началось, и мы опять становились лучшими подругами.

Моя мама тоже служила в женской военной части, пока не забеременела Джеффом. О декретных отпусках тогда и не слыхивали, и она с радостью ушла в почетную отставку, взяв на себя роль домохозяйки. Мама была талантливой художницей: в 1940-х она работала в журнале «Вог» и брала частные заказы, пока отец служил. Она специализировалась на комиксах и не только издала настоящий бестселлер об армейской жизни, который вышел в «Звездах и полосах», но и вела собственную еженедельную колонку комиксов в местной газете.

Я выбрала десантные войска из-за того, что у них, по моему мнению, была самая красивая форма. На призывном пункте меня пытались склонить к ядерной военной части – боюсь, это было вызвано недобором куда больше, чем моими талантами, – но, поскольку в алгебре я была ни в зуб ногой, туда я не прошла.

Однако по результатам тестов я годилась в разведку, и так мной был сделан первый шаг к тому, чтобы стать судебной художницей: я получила секретность. Хотя раньше я никогда не занималась иностранными языками, я выбрала русскую лингвистику.

После тренировочного лагеря я поступила в Военный институт иностранных языков в Монтеррее, Калифорния, где погрузилась в изучение русского с головой: восемь часов в день, пять дней в неделю, сорок семь недель, и без усилий получила пятерку на выпускном экзамене. Очевидно, в этом мне помогли способности художника: зажмурившись, я могла с легкостью представить себе слова и выражения из словаря, который необходимо было заучить к экзамену.

Языковая школа была одно, а вот применение иностранного языка в реальном мире, да еще в армии – совсем другое. В те времена женщины не допускались к службе на море или на небе – это считалось боевой сферой, – а наземной работы для лингвистов было совсем мало. Первые мои два года действительной службы я занималась обработкой данных. Меня этому не учили, и такая деятельность меня не интересовала, а потому казалась бессмысленной, и я от всей души ее ненавидела.

К счастью, все изменилось с моим переводом на военную базу в Турции, где у меня появилось какое-то подобие обязанностей, к выполнению которых я так долго готовилась. Я обязана вооруженным силам тем, что из застенчивой, неуверенной в себе девчонки превратилась во взрослого человека с трезвыми взглядами на жизнь, но карьера в армии, тем более в роли русского лингвиста, оказалась не по мне.

В 1987 году мой шестилетний контракт подошел к концу, и я вернулась в США. Мне нужна была работа, и быстро. Единственное, что осталось у меня после военной службы, – секретность с высокой степенью допуска, что ценилось в Вашингтоне, округ Колумбия. Секретность была у многих, но высоким допуском и чистым тестом на полиграфе могли похвастать лишь единицы.