Потом собака пропала. Через пару дней ее нашли на кладбище. Она разрыла могилу, сорвала с тела саван и доела остатки мяса.
– Тьфу, – сказал Иван Никитич. – Ну и дурак тот человек был… Ты, Ариф, смотри, детям такие сказки не рассказывай.
– Для детей у меня другие, – ответил учитель.
Мы с Мусой шли молча. Что-то надломилось в сердце от этой сказки.
– Скажи, учитель, – спросил наконец Муса, – Бог его наградил? Когда этот человек пред Богом предстал, что произошло?
– Нет, – сказал учитель. – Об этом в этой сказке ничего не сказано.
Шли в тишине. Водка прошла, только сухая горечь корябала десны, как камень.
Потом учитель остановился и, показывая куда-то в сторону холма, спросил:
– Это мечеть?
Мы улыбнулись:
– Это Баня. Не слышали о нашей знаменитой Бане?
Учитель о знаменитой Бане не слышал. Нет, сейчас темно и Баня закрыта, но показать ему, конечно, можно. Подняться, правда, надо на холм.
Два тяжелых купола.
Суховатый запах воды. Запах человеческого тела, делящегося с водой своей пылью-прахом. Все эти запахи, волоски, все эти маленькие, как недоношенные бабочки, чешуйки кожи – за тысячелетия пропитали здесь стены и землю.
Не считая греческой статуи, которая валяется в Москве, Баня – наш единственный ручеек в великое прошлое.
– Когда в село советская власть пришла, собрала всех бедняков, задала им вопрос: «Какие четыре вещи вы хотите, чтобы я в селе сделала?» Бедняки обрадовались: «Мечеть новую хотим! Стену хотим вокруг села, с двумя воротами, на въезде и выезде, красным знаменем украшенные, чтобы мы, батраки, на тех воротах стояли и с буржуазии для Владимира Ильича Ленина дань собирали. Потом хотим крытый базар, иначе к нам эта проклятая буржуазия ездить не будет. И еще хотим, чтобы дорогая советская власть нам Баню починила, потому что в нашей Бане никто после Александра Македонского ремонт не делал, а это, кажется, очень давно было».
Это я рассказываю, пока мы обходим еще теплые стены, двигаясь к главному входу. Под ногами хрустит мертвая трава, ящерица иногда по стене ручейком пронесется. Лунный свет нам помогает, всё, как в кинотеатре, видно.
Послушала советская власть эти пожелания, записала себе в блокнотик.
Только вместо мечети построила нам сельский клуб, вместо базара – школу, вместо крепостной стены с воротами – библиотеку с библиотекарем; думали, он будет дань собирать, а он, наоборот, всем книги раздавал, еще на коленях упрашивал: читайте книги – источник знания.
И только Баню советская власть, как обещала, починила.
Согнала сюда всё село, сказала: ура, у нас коммунистический субботник! Раньше в Бане мылся только бай и мулла, а теперь будет мыться простой дехканин! Весь субботник, конечно, этому только улыбался, потому что говорил это с трибуны сам бывший бай, который раскаялся в своем происхождении и подался в большевики. И ни он, ни бывший мулла в Бане не мылись – только один день в году, и то тайно…
Мы подошли к главному входу.
Да, закрыт. До Банного дня еще месяца три.
– Как же у вас происходит Банный день, если воды нет? – спросил учитель.
– На Баню у нас всегда вода найдется, – ответил за меня Муса.
Такой он человек – то горько плачет, то слова сказать не дает.
Собака завыла.
Обнюхала банные ворота и завыла. Вой у нее был, как у оперной певицы, – громкий и неприятный. Мы поежились.
Учитель сел перед собакой на корточки, погладил. Успокоилась.
– Да, – сказал Муса. – Я от деда слышал, что здесь собаки воют, а кошки вообще… Поэтому сюда их не берут.
