– Мятежный дух усмирять следует. И не вздумай больше заговаривать о том, чтобы людей из глины лепить.
Коряша вступилась:
– Родуша, вы смиреннее меня не найдёте. Что до вчера, так это я с отчаяния. Больше речей таких не услышите, во всём вам послушной буду. Я никакой работы не боюсь. Меня матушка только стряпать и ткать не учила, говорила, что всё одно из корявых рук ничего доброго не выйдет.
Благожа смягчилась, погладила Коряшу по плечу:
– Была бы душа чиста – любыми руками доброе дело сладится.
В ворота грохнуло, будто в них камень бросили.
Зыбиш охнул, Медара вздрогнула, Коряша побелела.
Благожа поднялась, проговорила:
– Кто бы это? Неужто уже с дарами пришли?
Все пошли смотреть.
За воротами никого не было, только узелок в пыли лежал.
– Это ж одёжа моя! – всплеснула руками Коряша. – Видать, братья принесли.
– А в руки отдать им духа не хватило? – выпалил Зрин и крикнул в сторону сходного места: – Эй, ржа на железе, вам в глаза смотреть боязно?
– Уймись! – осекла его Благожа. – Обижены они на Коряшу за вчерашние слова. Нечего ещё пуще злобу распалять. Лучше покажите сестрице хозяйство.
Коряшу повели в огород, показали грядки с репой, брюквой, моркошкой и капустой.
Благожа поясняла:
– Род у нас невелик, этого хватает. Но осени за зудей ещё зерном отдадут, виток прокормимся. А это, – указала она на кудрявый бело-розовый куст и на вьющийся толстый ус с огромными листами и жёлтыми цветками размером с ладонь, – дары пришлых. Что из них уродится – узнаем к сроку.
Первыми одарить молодых пришли жена Сувра с Отрадой.
– Свет тебе, Всемила! – приветствовала её Благожа. – Проходи в дом, тяжела ты уже на ногах стоять.
– Со дня на день жду, – ответила Всемила, тяжело вздыхая.
– Чего же Сувр сам не пришёл?
– Недосуг ему, дел много.
– Ну да, железных одаривать пошёл, тут не до грязюков, – хмыкнул Зрин.
Отрада притихла, жалась к мачехе, только таращилась по сторонам. Благожа усадила их за стол, Медара подала холодного кваса.
Всемила вытерла испарину с лица и залпом опустошила кружку. Затем достала красный мешочек и медный кругляш.
– Это Сувр молодой жене передал, тут снадобье, чтобы понесла поскорее, а это оберег, чтобы никакая хворь в чрево не вошла. Сама такой у груди держу.
Отраде не сиделось на месте. Она подходила то к почерневшей от времени прялке, то рассматривала оставленную Медарой недошитую верховицу. Наконец шепнула Ретишу:
– А где же зуди?
Он прыснул в кулак:
– Вот глупая, мы же не в доме их лепим. Идём покажу.
И повёл Отраду в сарай. Прежде чем открыть двери, предупредил:
– Только зудей и тут нет. Мы их перед пахотой и на жатву делаем, а сейчас только горшки. Будешь смотреть?
Отрада кивнула, вошла несмело, покрутила гончарный круг. На верстаке остались глиняные цветы Зрина. Она тут же взялась их рассматривать.
– Это так, безделицы Зрина, – зачем-то сказал Ретиш.
– Они красивые. Можно, я возьму один?
– Бери, он ими не дорожит. Только зачем тебе? Небось, отец для тебя и серебряных не жалеет.
– Они красивые. И… Должно быть, хорошо, когда у тебя такой брат, как Зрин. Он всегда что-нибудь выдумает. А мои только задираются.
Ретиш аж глаза протёр. Отрада ли это? Но пробормотал в ответ:
– Хорошо. Только он мне не совсем брат. У нас родители разные. А вот с Зыбишем мы из одного чрева.
– Ох, значит, ты матушку свою помнишь? Вот повезло-то тебе!
– Нет. Помню только, как кричала она. Её связанной в пристрое держали, пока не разрешится. Ни лица, ни рук не вспомнить.
