Когда мои коллеги пытались добиться большей ясности, нам говорили: вы консультанты, вот и консультируйте. Вы речи пишете, вот и пишите. Куда, в каком направлении, как двигаться? Что думает по этому поводу генеральный секретарь? Сие было неведомо.
Помню, мы готовили одну крупную речь Горбачева, кажется, к его выступлению в Варшаве на заседании политического комитета Варшавского договора. Нас собрали тогда на даче ЦК в Волынском (по преданию, когда-то ее занимала любовница Берии, а затем в ней останавливались лидеры братских стран от Хоннекера до Цеденбала). Написали, как нам казалось, вполне приличный текст. Но он к нам вернулся с возмущенными комментариями от помощников Горбачева, с вычеркнутыми страницами. Осталось там буквально три-четыре абзаца. Все остальное было «чудовищно», «ужасно», «чем вы там занимаетесь?!». «В бильярд играете вместо того, чтобы трудиться?» А мы действительно играли в перерывах в бильярд.
Пишется второй вариант. Нет! Третий вариант. Снова нет! Четвертый… Руководители нашей цековско-мидовско-минобороновской сборной недоумевают. Просят: хоть какое-то направление дайте! Но нет… Слышим только: «Вам сказано – надо идти вперед! Михал Сергеич хочет сказать новое слово!»
Пятый вариант… Шестой… Все отвергается. Последний вариант был отвергнут в 11 часов вечера накануне вылета, который намечался на 8 утра. Звонок от кого-то из помощников, от Шахназарова или Остроумова. Смысл таков: если к утру текста не будет, последуют кары небесные. Полетят головы. Не помню точной терминологии, но звучало устрашающе.
Оставалось шесть часов, за которые сочинить новый текст принципиально невозможно. Это страниц 12–15, с глубоко продуманным содержанием, да еще и с новизной формулировок. Хотят ведь что-то новое, а что – непонятно. Мы уже на грани нервного срыва.
И вдруг наиболее опытный из нас говорит: «Слушайте, а у кого первый вариант сохранился? Его ведь уже все забыли…» Я, самый молодой (мне было 35 лет), говорю: «Да, у меня есть, на всякий случай оставил». – «Давай его сюда!»
Мы подняли первый вариант. Вставили в него несколько кусков из последующих шести – из тех, что понравились, прописали их более подробно. Перекрестились. И в четыре часа ночи срочно отправили.
В восемь часов утра звонок с борта президентского самолета, который уже готовился к взлету. Звонил Шахназаров. «Хочу вам передать, что Михал Сергеич очень доволен. Вот ведь можете, когда захотите!»
Такое функционирование сознания на уровне неких порывов, неких не до конца осознанных импульсов было характерно и для политики Горбачева. Отчасти он действовал по принципу Наполеона: «сначала ввязываемся в бой, а там посмотрим». Но Наполеон был гениальным полководцем, он мог себе позволить так действовать, хотя и это вызывало критику многих военных специалистов того времени. В конце концов, это его подвело, но в первое время на европейском театре военных действий он так одерживал победы. Хотя у него были и битвы, которые являлись образцами продуманности и завершенной логики.
Импровизация в политике возможна в двух случаях. Либо у тебя достаточно сильные позиции и ты можешь себе позволить импровизированные шаги. Либо ты должен отличаться сильной способностью к моментальному анализу, чтобы правильно реагировать и решительно действовать без предварительной подготовки. Ни того, ни другого у Горбачева не было. У него было некое желание сделать лучше. Он действительно считал, что нужно уходить от «холодной войны», от излишней враждебности с Западом, что страну нельзя дальше держать в закрытом режиме. И ее действительно нельзя было сохранять в прежнем состоянии.
