Елена все работала, а в голове ее шла своя работа. «Што-то Илья делает?» – думала она, и долго думала она на эту тему. Заслышит она брань отца на дратву или на мух, и думается ей: «Отчего это он такой злой! Хоть бы умел починивать-то! А тоже хвастается, что он сапоги да башмаки умеет мастюжить». Она старалась отыскать причины: почему отец у нее такой злой? зачем он драчун такой? Придет с работы – мать ругает, весь день на ребят кричит, а ладом не скажет; на работу пойдет – тоже ругается… «Нет, он добрый. Иной бы выгнал меня из дому, избил бы». И она тяжело вздохнула; в это время она так любила отца, что скажи он ей: «Олена, поди-ко, сходи в рудник за топором» – пошла бы. Она не думала теперь об матери, как будто бы и не бывало ее.
– Ганька! Поди-ко к Федосееву: попроси табаку.
Ганька пошел, за ним поскакал и Колька, подпрыгивая.
– Скоро свадьба-то, мила дочь? – спросил отец ядовито, когда мальчуганы ушли; голос его дрожал.
– Чья, тятенька?
– Чья? Твоя!
Елена промолчала.
– Что ж, ну и ступай, и не ходи сюда, чтобы и праху твоего здесь не было. Что ж ты буркалы-то в окошко уставила? Али Илька идет?
Елена молчит: в глазах двоится, в голове жар. «Умереть бы уж!» – думалось ей невольно.
– С богом, мила дочь, с богом, Оленка.
«Буду же я молчать!» – думает Елена, и в первый раз в жизни она осердилась на отца. Хотелось ей плакать, да слезы не шли.
– Что же ты спасибо-то не сказываешь, дура? Ты в ноги должна мне поклониться. – Отец, говоря это, улыбался, но как улыбался! Его душило горе, и он не умел выразиться как-нибудь так, чтобы дочь почувствовала всю гадость своего поступка. Жена его поступила бы иначе: она бы целый день проворчала, прибила бы дочь как умела, на другой день она бы не стала ругаться, а у Гаврилы Иваныча не было такой храбрости, да и охоты не было. «Бить, так было бы за что бить, а то стоит, – еще греха наживешь».
– Оленка! – вдруг крикнул отец и стал глядеть на спину дочери; в левой руке был сапог с шилом, а в правой дратва с щетиной.
Елена молчит.
– Кому я говорю – стене, что ли? А?!
Елена молча повернулась к нему лицом. Она плакала.
– Послушай ты, дура набитая, дурака отца: что тебе за дурь пришла в голову?… а?
Елена молчит, плачет.
– Тебе говорят! Я вышибу из тебя эти нюни-то. У-у!! – И он заскрежетал зубами. – А вот те сказ: Плотникову я все ноги обломаю, коли он еще сюда придет. Всем закажу то же сделать. Слышишь!.. не выдам я тебя за него замуж… Тебе говорят!
– Тятенька! я ни за кого не пойду больше.
– Ладно. Слушай, мила дочка. Ты думаешь, я не знаю, что тебе хочется замуж, – знаю. А Плотников тебе не пара, потому приказей, а ты мастерская дочь. Да и Ильке отец не дозволит жениться на тебе, потому он мастер.
– Я ни за кого не пойду…
– Я тебе говорю по-отцовски, потому эти дела знаю. Илька дурит, это я и ему скажу, и всем скажу. Найдем жениха по своей братьи.
– Тятенька!
– Дура ты, девка. Мне, что ли, не обидно это, да дело-то такое… такое, что Илька на тебе не женится. Вот что обидно-то; и я этова не желаю, потому не хочу родниться с подлыми людьми. И выброси ты эту дурь из головы. Да разве мало нашева-то брата. Э!..
Он принялся за работу, дочь повернулась к нему спиной и тоже задумалась. Долго она думала, передумывала отцовские слова, и казалось ей, что отец говорит правду; а если он ей зла желает… Нет, Илья не такой: он не пришел бы к ней в избу, не целовал бы.
