– Ну уж нет! Я столько в него вложил, так самоотверженно трудился! А потом в один прекрасный день вдруг от этого ничего не осталось. Пружина лопнула без всякой причины. Так вот, однажды утром я встал с мыслью, что лучше всего было бы сейчас добраться до моря и утопиться.
– Неужели?
– Клянусь, такая мысль пронеслась в моей голове. Меня охватила такая усталость, что захотелось умереть.
– Вы что-нибудь пытались предпринять?
– Конечно. То возбуждающие средства, то, наоборот, снотворные. Но кончилось тем, что я выбросил все рецепты. Дошел однажды до своего магазина, посмотрел на витрину, развернулся и отправился обратно. Одна мысль, чтобы войти туда, вызывала у меня тошноту. Я вернулся домой, но и там было то же самое, мне и дома не хотелось находиться. Меня очень испугало это ощущение отвращения ко всему, неприятие всего на свете. И тогда я потащился в другое место, добрался до дома Сезара… вернее, моего дома в Сент-Адрессе. Он почти все время пустовал, я там не жил, не считая двух-трех выходных, что провел в нем. Но, странное дело, там я сразу успокоился. Точно кролик, нашедший наконец свою клетку. И мне никуда больше не захотелось оттуда выходить.
Матье прервал свою речь, скрестив руки на груди. Несмотря на все его сомнения, этому типу все же удалось его разговорить. У Матье сложилось впечатление, что Тесс рекомендовала его с излишней настойчивостью. «Это очень, очень хороший специалист, – говорила она, – просто потрясающий парень, психиатр от Бога, замечательный человек». Неужели и правда он был настолько исключителен? Не был ли он ей ближе, чем просто друг? Разглядев его получше, Матье пришел к выводу, что он действительно привлекателен, к тому же моложе, чем он сам. Звали его Бенуа Левек, и, похоже, практика его шла успешно, судя по изящной меблировке кабинета.
– Иными словами, этим вы сейчас и занимаетесь, то есть носа оттуда не показываете?
Голос у него был мелодичный, хотя он старался придерживаться нейтрального тона.
– Так и есть.
– Вас устраивает постоянное пребывание в этом месте?
– Да не сказал бы. Мне не стало ни хуже, ни лучше, все та же страшная усталость.
– Расскажите-ка мне о вашей усталости. Какого она рода? Физическая? Моральная?
– И то и другое.
Почему он задавал ему все эти вопросы? Разве не достаточно было просто выслушивать пациента? Или его дружеские связи с Тесс давали ему возможность выдать ей профессиональную тайну, открыв молодой женщине, что на деле их любовные отношения с Матье страдали ущербностью и натянутостью?
– Послушайте, – сказал Матье, – не очень-то я верю, что все это способно мне помочь.
– Что «все это»?
– То, что я сижу у вас в кресле и рассказываю о своих душевных состояниях. Если я и согласился на прием, то только чтобы доставить удовольствие моим… близким.
– Семье?
– Главным образом дочери. Мать – в доме престарелых и потихоньку теряет связь с реальным миром. Есть, правда, еще три брата, но они далеко отсюда.
– В географическом смысле?
– Не слишком, однако, все же далеко. Я – последний сын, и…
Он снова осекся. Какого черта он заговорил о братьях! Они были не виноваты в его депрессии.
– Значит, «Большое братство»? – спросил Левек.
– Четыре парня и ни одной дочери, к огромному огорчению нашей матери.
– Рождение внучки должно было ее утешить.
Разумеется, нет. Ведь Анжелика воспитывалась вдали от бабушки.
– Не думаю, – признался Матье. – Все, что исходило от меня…
