– Не могу выразить, насколько я вам благодарен, – улыбаясь, сказал Эймерик и поднялся. – Если я, в свою очередь, могу что-то сделать для вас…
– Прошу лишь сообщить мне, когда сочтете своевременным, о характере чумы, которую вы присланы излечить. Я прикажу своим людям и кастеляну предоставить вам все необходимое. Сегодня вечером я вернусь в Фенис, в свою резиденцию, где также живет мой брат Франсуа. Поэтому послания направляйте туда.
Эймерик понимал – Эбайл уезжает из Шатийона, чтобы его имя было как можно меньше связано с последующими событиями. Он низко поклонился Шаллану и, довольный, отправился дальше.
Инквизитор заглянул в церковь – довольно невзрачную, если не считать красивой колокольни, – и был разочарован. Он надеялся расспросить священника о местных обычаях и, возможно, о странных существах, увиденных накануне. Однако тот оказался столь дряхлым и глухим, что даже не понял, с кем имеет дело. Не дожидаясь, пока старик закончит очередную мудреную фразу, Эймерик вышел из церкви, чувствуя презрение, которое всегда испытывал к слабым.
Спустившись с холма, он оказался в деревне, где в этот час было очень оживленно. В своих крошечных лавочках сапожники, кузнецы и портные объясняли что-то подмастерьям или, не отрываясь от работы, болтали с покупателями. По улицам неспешно плыл шумный поток мулов с тележками, а прямо под ногами бегали куры, утки и даже поросята.
Эймерик ненавидел толпу, кроме тех случаев, когда она, очень многолюдная, позволяла ему остаться неузнанным. Он надвинул капюшон на глаза и ускорил шаг, внимательно глядя по сторонам и стараясь не упустить ни одной мелочи.
Шум и суета раздражали невыносимо, но тут инквизитор увидел того, кого искал. На углу маленькой площади, там, где люди, животные и лотки торговцев с ярким товаром сливались в одно пестрое пятно, здоровый солдат с огненно-рыжими волосами диктовал текст писцу. В нем Эймерик тут же признал своего гонца, посланного вперед с заданием обосноваться в городишке. Значит, парень не терял времени зря, улыбнулся про себя Эймерик.
Но прежде чем поговорить с ним, пришлось подождать своей очереди. Сообщение, которое диктовал солдат, по всей видимости, было необычным, потому что каждое предложение вызывало возражения или вопросы писца. Инквизитор с напускным интересом успел послушать, как лекарь расхваливает крестьянам какое-то подозрительное снадобье; потом изучил лежавшие на прилавке ткани, концы которых свешивались прямо на землю, в солому. Наконец солдат забрал исписанный листок и ушел.
Инквизитор присел рядом с писцом, будто собирался диктовать ему нежное любовное послание и хотел проверить, хорош ли почерк. Откинул капюшон.
– Ты меня узнаешь?
– Да, магистр, – юноша едва заметно поклонился. – Я узнал вас еще вчера в таверне.
– Мы можем поговорить здесь? – спросил Эймерик, незаметно озираясь по сторонам.
– Да. Любой, кто нас увидит, решит, что я пишу под вашу диктовку. Лучшего места и придумать нельзя.
– Если я не ошибаюсь, тебя зовут Жан Пьер.
– Да, магистр. Жан Пьер Бернье из Марселя. Я – послушник полумонашеского ордена…
– Помню, помню, – Эймерик встал, чтобы его не задела проезжающая мимо телега с сеном, а потом наклонился к юноше. – Расскажи вкратце. Тебе удалось что-нибудь узнать?
Обезображенное оспинами лицо писца стало задумчивым.
– Как вам сказать… И да и нет.
– Что ты имеешь в виду? – ответ насторожил инквизитора. – Объясни.
