Сегодня всем было не до забав.
– Ты бы выполз, поскребыш гадючий! – победно оглядываясь на своих бойцов, оскалился верзила, указывая на Леху обрезом двуствольного ружья.
Ученик Старого Бирюка знал эту манеру: вечный задира постоянно таскал с собой оружие, заряженное мелко нарубленными гвоздями. Автомат – штука хорошая, но вблизи его пуля насквозь прошивает врага и летит себе дальше. А если брать калибром поменьше, и вовсе, поди отгадай, от какой ветки, от какого куста пуля уйдет в сторону. А из этой штуковины, если в упор, да из обоих стволов пальнуть – только держись! Врага едва ли не в клочья рвет. Вот и сейчас Усач тряс двустволкой перед самым носом у Лехи, не убирая пальцы со спусковых крючков.
– Ты что же, дерьмо шакалье, возомнил?! Да я ж тебя!..
Лешага медленно отвел в сторону прыгающие у его лица стволы.
– Погоди.
– Чего годить-то, чего?! – не унимался тот. – Твой хорек моего парня за сучий чих положил! А я годить буду?!
– Патроны – не сучий чих, сам знаешь. Сказано было – не брать. Он взял.
– Ты это сейчас кому говоришь? Это ты мне говоришь?! – Усач зашипел, угрожающе вращая глазами, почти упирая обрез в грудь собеседника.
Черный зарычал и припал на задние лапы, готовясь к прыжку.
– Зачем такое сказал?! – вмешался Рустам. – Если мой человек что-то взял – отдай его мне. Раз он мой – с меня и спрос. Твой нукер моего напарника под пули поставил! Слышишь меня, Лешага? Я тебе громко сказал: под пули! Он их больше на него потратил, чем Макхал взял! И какая в том беда, что взял?! Он свои вчера расстрелял! Сам знаешь, в бою был. А эти – не у тебя утянул и не у щенка твоего – Нуралиева. Все честно – с трупа снял. С врага. Совсем мало взял, какая в том беда?! – старейший из стражей чуть не плакал от горя и обиды.
Леха хотел было сказать, что до недавнего времени лейтенант жил совсем по иному закону, но удержался. Как бы прежде тот ни жил, сейчас он числился его человеком, а значит, и отвечать ему. Да и что проку от слов? Мертвых не вернуть.
– Рустам, твое горе – мое горе. Мне с Макхалом нечего делить было. Мы с ним на Гиблые топи ходили, сам помнишь. Но и ты пойми, раз уж лейтенант – мой человек, отдайте его мне. Сам буду судить.
– Отчего ж нет, суди. Я только глянуть хочу. Вот если б кто из моих, скажем, Бурого убил, и мне б судить пришлось, как бы оно было?! Я вот не знаю. Покажи мне, старому дураку.
У Лешаги заныло в груди при воспоминании о побратиме.
– Да кого ты слушаешь, Рустам?! Судить он будет! Из него судила, как из дерьма пуля! – бойцы за спиной Усача согласно загомонили. – Его б самого, того, судить не помешало. Чтоб уж по закону! А ну-ка, скажи людям, куда ты напарника дел?! А то ишь, придумал: «ищу я его». Потерялся немножко. Это Бурый-то потерялся?! Тут люди поговаривают, что ты его у Старой Переправы волкоглавым сдал, чтобы свою подлючую головенку сберечь! Или скажешь, не так дело было?
Леха скрипнул зубами:
– Не так.
– Ври больше! Пошли вдвоем, мне о том верно сказывали. Пришел ты один. Трупа нет, и ты юлишь, как тот кот задницей по песку: ищу, мол. Все вы одной породы, что ты, что выкормыш твой!
– Э, зачем такое говоришь? – вмешался Рустам.
– Что хочу, то и говорю, ты мне рот не затыкай. Вон небось бабу не поделили! – огрызнулся гигант. – Вот он на засаду побратима и навел. А там, что был, что не был – кто поймет?! Я давно говорил: скурвился ты, Лешага. Кончать тебя пора.
