Гнездо страха - страница 12

Второй вывод, к которому я пришел, заключался, как бы это ни звучало в том что в отношениях с первой и единственной своей девушкой я вел себя как педик. Конечно, я обманул ее доверие в том, что не рассказал ей о своих галлюцинациях, но был еще один нюанс, который я оставил недосказанным. Я скрывал, а это то же самое, что и ложь, что я стесняюсь своего тела и хотел бы накачаться, чтобы во время первого секса показать все, на что способен. Надо было рассказать об этом, но я, словно не понимая, что понравился Кэт таким, какой я есть: малоразговорчивым задохликом молчал и откладывал поставленную задачу заняться собой на потом, теряя возможность добиться желаемого. А ведь моя робость могла оскорбить чувства Кэтрас, заставив ее сомневаться в собственной привлекательности. Каким же наивным я был в течение целого года, думая, что у нас с ней все в порядке. Мне нужно было видеться с ней не три-четыре, а все семь дней в неделю, нужно было постоянно говорить ей, как она красива и как я ее люблю, и естественно надо было давать ей понять, что я хочу ее, а не удовлетворяться петтингом.

Третье и последующие умозаключения касались моей семьи, друзей и моего мировоззрения в целом. Я обнаружил что…

–Так, давай переходи, пожалуйста, к сути. Ты думал, думал и…

–В итоге я дошел до того как увидел себя глазами своего отца. Я понял, чем раздражал его и, добавив к сложившемуся образу все остальные выводы, возненавидел себя. В дополнение к этому я, не получив ни одной весточки от друзей, которым я писал письма в Америку итак не заведя ни одного нового знакомства, почувствовал себя брошенным и никому не нужным. Началась сильнейшая депрессия. И даже зная, что депрессия мне врет, а она всегда врет человеку, погрузился в состояние апатии и безразличия. Я перестал прятаться во время уроков в подъезде, перестал ходить по магазинам, перестал выбрасывать мусор и, в конце концов, вообще перестал выходить из квартиры. Телевизор раздражал, слушать музыку, прокручивая в сотый раз одно и то же, надоело, компьютера у меня никогда не было, а читать вообще никогда не читал, так что теперь все время я проводил, либо валяясь на кровати, либо сидя на балконе своего третьего этажа. Итак по жизни не веселая мама пришла от моего состояния в отчаяние. У нее начались истерики. Она кричала, плакала, ругалась, гнала меня работать, раз уж я бросил учебу… А я, думая: «Неужели, чтоб стало понятно, как мне плохо, надо говорить об этом» либо игнорировал ее, либо говорил, что-нибудь обнадеживающее, чтобы она от меня на время отстала. Отсиживаясь в своей комнате, я стал упрекать себя во всем на свете и, что хорошо отображало мое тогдашнее состояние, повторял время от времени фразы из знакомых мне песен. Больше всего мне нравились тогда слова, спетые моей самой любимой группой Raunchy: «In the world we are what they don’t speak of, we are damned, soulless». Что дословно переводится как: «В этом мире мы те, о ком не говорят, мы проклятые, бездушные».

Вскоре я утратил способность радоваться. Депрессия начала сопровождаться знакомыми мне галлюцинациями, только на этот раз они не прерывались ни на секунду. За это время я повидал многое, гораздо больше, чем за всю свою жизнь, словно меня заперли в комнате страха и устроили нескончаемое представление. Всего, как Вы просили, рассказывать не буду, скажу лишь, что это был психологический ад. Спустя примерно восемь месяцев пыток я осознал, что стихи, прочитанные мной на зеркале, возвещали правду обо мне. По всей видимости, я действительно был проклят с рождения, мой разум уже давно был заражен демоническими созданиями, а не так давно я потерял свою любовь. Тогда-то я и решил покончить жизнь самоубийством. Ведь какой смысл ожидать свою смерть в мучениях еще два с лишним года, если встреча с дьяволом на том свете неизбежна. Конечно, моя смерть не скрасила бы остаток бабушкиных дней, но я старался не думать об этом и не отлагая вскрыл вены кухонным ножом.