– Дом, конечно… Как в новом микрорайоне. Да, вот там строят! Любо глянуть… Дом обязательно.
Когда добрался до землянки, обнаружил, что дверь уже снова привалило, замело. Да и не удивительно, пурга разыгралась не на шутку, то и смотри, что с ног свалит. А навалившийся снег лепил сплошной стеной, даже дальний ельник не было видно. Да и вообще, было трудно определить, в какой он стороне, тот самый ельник.
Решение пришло само. Зачем куда-то тащиться, неизвестно куда, когда можно всю эту падеру переждать здесь. Пусть это не самое лучшее зимовьё в жизни охотника, но всё же жилуха. Всё же жилуха. А в рюкзаке есть пара сухарей и небольшой кусок варёного мяса.
– Валюху разодену, как куколку! Пусть сдохнут от зависти…
Очередной заряд плотного снега, окутавший вершину Бурлячего, создал впечатление наступивших сумерек. Желание остаться в землянке и переждать пургу укрепилось в голове охотника. Он снял лыжи и снова принялся откапывать вход в землянку.
– Степан. Вот проблема. Может разнести, язык что помело. Хоть бы он провалился куда… Можно под лёд… Или… Думать надо… Чтобы сам.
Дверь была рублена из плах, чуть ни в четверть толщиной. Золотошники, что строили землянуху, видимо дело знали, крепко ладили. Очистив приступок, Генка распахнул землянку, ещё выпрямился на ветер, глянул кругом, воткнул лыжи в снег и юркнул в душную тишину подземелья. Плотно захлопнул за собой двери.
Степан уже три ночи ночевал в раздельном. Дальнем от базы. Сроду такого не было, а тут изладил крепкий запорный крюк из старой строительной скобы, и усердно закрывался на ночь. Что случилось?
То, что Генка с утра за ворот прихватил, так спросонья что не привидится. Что рассказал про золото… Вот причина. Что ты будешь делать, не удержался.
– А ведь его зацепило, однако. Точно зацепило. Свобода! Свобода! А сам за грудки. И про самородок пытал… Зацепило его.
Лежи, не лежи на нарах, а надо работать. Шагать надо по путику. Рано утром Степан собирался. Осматривал себя, охлопывал, оглаживал. Будто оттягивал выход в тайгу. Или по другому: уходил, будто на встречу с трудным, ответственным делом.
– Надо. Надо идти.
Ещё огляделся кругом. Даже зимовьё похлопал рукавицей, будто попрощался. Надел лыжи, поправил поняжку и шагнул.
Буран закончился ещё ночью. Ещё ночью стихло и растащило облака, оголило яркие, мерцающие звёзды. Два дня куролесила погода. Заровняла все лыжни, навалила сучьев на тропу, а кое-где и вовсе деревья повалила. Местами позакрывала капканы упавшими комьями снега, да обломанными ветками. Работы теперь для охотников много, непочатый край.
Шагалось как-то не весело. Может влияла неприглядная картина путика, после такой разбойной пурги, а может в настроение вплетались мысли, роившиеся в голове уже не первый день.
– И зачем я ему всё рассказал. Молодой ещё, горячий. А ну, как не правильно поймёт. Или что дурное в голову ударит. Зачем рассказал…
Почти у каждого капкана приходилось останавливаться, поправлять, а то и наживку подновлять. Каждое поваленное на тропу дерево приходилось обходить, прокладывать новую лыжню. Задержался охотник на путике. Затемнял.
К зимовью подходил, уже звёзды высыпали. Кобель хрипло брехал, ещё издали заслышав скрип лыж. В оконце света не было.
– Значит Генка в верхнем ночует. И ладно. И пусть. Работы полно, пусть себе…
Управился со всеми делами, пушнину прибрал, собаку накормил и даже на утро кашу сварил, покрошив туда рубленых беличьих тушек. Несколько озадаченно смотрел на кобеля, удивляясь, как тот жрёт. Не ест, а именно торопливо жрёт.
