Годы с пумой. Как одна кошка изменила мою жизнь - страница 3

– Сортир там.

Потом, опершись о стену для равновесия, она, как ни в чем ни бывало, снимает резиновый сапог, переворачивает его, и на землю выливается длинная струя коричневой жижи. Я в ужасе таращусь на нее.

Сэмми лукаво подмигивает.

– Болото.

У меня отвисает челюсть.

– Болото?

Потом она машет рукой и просто уходит. Обезьяны поворачивают головы и наблюдают за мной. Их глаза светятся в почти полной темноте. Мрак такой густой, словно меня проглотили. Мгновение я стою одна в орущей тьме, окруженная стрекотом, пульсацией, перестуками, я не могу сообразить, что делать. Живот сводит, и у меня не остается выбора: сломя голову устремляюсь по тропинке – не тропинке, которую показала Саманта. Это лишь чуть менее темный прогал среди других между деревьями. Луч фонарика попадает на ветви, и они сияют белизной, точно ребра, точно трупы, сложенные друг на друга.

Через пару минут меня со всех сторон окружает густая листва. «Тропинка» оказалась тупиком, а сортир – сараем в ее конце. Я тяну на себя скрипучую дверь. Сердце громко бьется. Стягиваю джинсы и нависаю над потрескавшимся сиденьем над ямой, которая больше похожа не на нужник, а на дыру в бесконечность. Смердит невозможно, до рвотного позыва. То, что я извергла из себя, с громким плюхом падает в супообразную жижу далеко внизу. Колени упираются в дверь, и я читаю нацарапанное на ней послание: «El lugar perfecto para meditar, pensar, soñar, amar, compartir, escuchar, hablar y estar» – «Это идеальное место, где можно медитировать, размышлять, мечтать, любить, делиться, слушать, говорить и просто быть». Фыркаю. У кого-то отличное чувство юмора. Мне кажется, мое отношение к насекомым вполне нормальное. Я их не люблю. Как-то раз я заперла комнату на ключ и неделю спала на диване, потому что на подушку заполз домовый паук. И вот сейчас я вижу на краю сиденья клок серой паутины. На стенах выгравировали узоры термиты. Я не хочу оборачиваться, но не могу заставить себя не смотреть. Я заглядываю в дыру. Там что-то движется. Кишит. Дерьмо и личинки. Я визжу. Паук размером с чайную чашку лениво ползет вверх по сиденью. Он черный, с желтыми жвалами.

Пулей вылетаю за дверь, даже не застегнув джинсы. Когда добираюсь до патио, к счастью, там никого нет, и никто не видит, как я тяжело дышу, согнувшись и потирая бок, в котором колет от быстрого бега. Вспоминается школа: на физкультуре мы безнадежно наматывали круги вокруг квартала. Светоотражающие жилеты ярко сияли в зимних сумерках. Это была школа с большими замашками, только для девочек, и пробежки являлись возможностью оценить, кто из нас выше в дарвиновской иерархии выживания наиболее приспособленных. Мы тренировались, чтобы в будущем конкурировать с адвокатами, врачами, горожанами и людьми с мягкими ладонями и еще более мягкими дипломатами, каждый день ездящими на работу из пригорода. Уже тогда я понимала: подобная конкуренция, пожалуй, не для меня. И все равно старалась, бежала круг за кругом, с лицом цвета помидора и колотьем в боку. Другие девочки хихикали, а холодная британская сырость пронизывала меня до костей.

Восстанавливая дыхание, я смотрю на яркий огонек свечи в столовой. Там смеются, ужинают. От запаха жареного чеснока рот наполняется слюной, но я вымотанная, потная, а волосы… Даже думать не хочу, как сейчас выглядят мои волосы.

Нахожу дверь в «Ла-Пас». На полу огарки свечей. Я зажигаю один, и на увешанных паутиной кирпичных стенах начинают трепетать призрачные тени. Я не знаю, который час. Наверное, еще и восьми нет. В спальне три двухъярусные кровати, то есть всего шесть коек, и только одно крошечное окошко в дальней стене. Повсюду валяются вещи: рюкзаки, ботинки, старые сапоги. Между кроватями натянуты веревки для сушки белья. На них висит влажная одежда, создающая впечатление сырой, заросшей плесенью пещеры. Осматриваю пустую верхнюю койку, и выясняется, что чехол матраса пластиковый, а внутри солома, жесткая и немилосердная. «Ну что ж, – думаю я с истеричным смешком, – спать будет не жарко». Простыни на матрасе нет, но зато висит москитная сетка, на которой, даже если не особенно приглядываться, видны прорехи и пятна крови. Что это все значит, даже представить страшно. Залезаю в койку, не раздеваясь. Хотя еще слишком рано ложиться, и жарко до тошноты, и я даже не почистила зубы, просто натягиваю край спальника на голову, закрываю глаза и молюсь, чтобы никто, ни одно живое существо меня не заметило.