Это дед произнес, точно плюнул.
Потом вздохнул.
- Знаешь, почему ты здесь?
- Потому что вы пожелали меня видеть.
- Я давно желал тебя видеть, - старик повертел трубку и с раздражением швырнул ее на стол. – Но мои желания давно уже перестали что-либо значить для твоей матери, однако…
Скрюченные пальцы.
И сама рука, торчащая из вороха кружев, походила на высушенную куриную лапу. Вот только вряд ли куры носили перстни с черными алмазами.
- То, что я скажу, Мэйни… непросто принять и взрослому…
- Мама хочет сдать меня в сумасшедший дом?
- Знаешь?
Мэйнфорд пожал плечами.
В этом не было тайны, во всяком случае, не такой, которую стали бы скрывать от слуг, а слуги… слуги всегда знали чуть больше, чем полагали хозяева.
- Она называет это санаторной лечебницей, - теперь дед позволил раздражению выплеснуться, и камень в перстне полыхнул. – Но ты прав, малыш… сумасшедший дом, он сумасшедший дом и есть, как его ни назови…
- Это потому что я… слышу голоса?
- Не совсем… хотя… это потому, что ты старший. И по праву рождения наследуешь не только титул, но и семейное состояние. Погоди, - дед поднял руку. – Так было заведено. Твоя сестра получит неплохое содержание, а когда вздумает выйти замуж – и приданое. Твой братец… ему тоже достанется кусок семейного пирога, но твоя матушка решила, что это несправедливо.
…она всегда любила Гаррета больше других своих детей.
…и наверное, он был достоин этой любви. Он был идеален, золотоволосый малыш с синими очами, которые очаровали не только матушку. Вокруг Гаррета женщины вились, что няньки, что гувернантки, и даже миз Острикс, сухопарая наставница, которая, казалось, не умела улыбаться, таяла от умиления…
…Гаррет никогда не капризничал.
Был вежлив. Почтителен со старшими. Мил со слугами. Он оправдывал ожидания и не имел никаких… странностей.
…из него, в отличие от Мэйнфорда, получился бы достойный пэр.
- Если тебя признают невменяемым, то лишат права наследования. Тогда и титул, и семейное состояние отойдут к этому лицемерному засранцу.
…а вот дед Гаррета не любил, не давая себе труда скрывать эту совершенно беспричинную нелюбовь.
- А я?
- А ты… в лучшем случае отправишься в дальнее поместье. В худшем, но наиболее вероятном, никогда не выйдешь из лечебницы.
Он замолчал, позволяя Мэйнфорду оценить ситуацию.
В лечебнице…
Никогда не выйти…
Мама выберет лучшую из лечебниц, она по-своему заботится о Мэйнфорде, но… навсегда? Вот так… из-за голосов…
- Послушай, мальчик… твой отец не совсем согласен, но он слишком слаб, чтобы противостоять матушке. Все, на что его хватило – отправить тебя… в гости к умирающему старику.
- А вы умираете?
- Последние лет двадцать, - дед осклабился. – Но не суть важно. Главное, что когда твоя мамаша прознает, куда ты подевался, она явится…
- И что мне делать?
- Нам, Мэйни… что делать нам… скажи, ты не боишься умереть?
Это было безумием.
Но если Мэйнфорд и без того сходил с ума? Или был одержим… проклят… не важно, главное, что его мать не сочла возможным позволить ему остаться среди людей…
- Нет, - ответил Мэйнфорд. И потянулся к раковине. Быть может, дед и прав. Или не он, но море, с которым дед успел сродниться… главное, что всего-то шаг в свинцовую бездну, и все проблемы исчезнут.
- Вот и хорошо… если у нас получится…
…путь вниз.
…в подвалы и ниже подвалов, и лестница меняется. Исчезают дубовые ступени, сменяясь серым камнем. Он груб, неровен, и подсвечник в руке деда опасно покачивается. Мэйнфорду кажется, что дед этот подсвечник не удержит, и тот полетит со звоном в бездну, и свечи с ними, и они вдвоем останутся в темноте. Нет, Мэйнфорд не боится. Напротив, ему спокойно, как никогда прежде.
