«Что они делают? – недоумевал Га́рпин. – Предельно чокнутый народ».
Из-за спины напряженного ри́хта показался обеспокоенный Ми́рдо. Он явно видел во всем этом какой-то знак. Это читалось в его глазах, озадаченно смотрящих на белеющие паруса. К слову сказать, синяк под его глазом не сошел, как бы Порси́за ни натирала веки лечебными мазями.
– Прикажи моргу́лам остановиться, – сказал он, обращаясь к Га́рпину вынужденно и потому с долей неприязни.
Ри́хт Э́бус не сразу увидел его за спиной, но этот голос управителя колонии было ни с чем не спутать. Настойчивый, с хрипотцой, а порой переходящий в сиплость. Старик впервые надел на себя черный камзол и повязал на голову белую ленточку.
– Что-что? – переспросил Га́рпин. – А, староста колонии волен приказывать.
– Это не шутка, – возмутился Ми́рдо. – Ами́йцы что-то знают и хотят остановить этот абсурд.
Он усердно наминал старческие пальцы, пытаясь согреть кисти рук. Северный ветер прошелся и по его спине. Благо заботливая Порси́за уже несла к ему кожаные перчатки.
– Лучше прикажи своей общине разойтись, – сказал Га́рпин. – А трубить в рог призыва, я тебе говорю, не станет никто.
– Какой благородный, – попрекнул Ми́рдо. – Выстрелишь мне в грудь арбалетной стрелой?
Э́бус ухмыльнулся.
– Если придется, пренепременно, – заявил он старику.
– О великая Кэра! О чем вы? – подоспевшая к мужу Порси́за не верила ушам.
Она укоризненно поглядывала на ри́хта Са́йленского, будто ожидая объяснений. Между тем ее заботливые пальцы натягивали на руки мужа перчатки, как на священное существо.
Га́рпин не ответил ей, более того, его пренебрежение опалило их обоих. Он повернулся к ним спиной и почел оборвать эту беседу.
– Возмутительно! – окликнул его Ми́рдо, но реакции ждать не стал.
Собрав свою общину воедино, он приказал окружить призывный рог и, конечно же, протрубить изо всех сил. Чего только стоили взгляды пышнотелых кухарок, что сжимали в своих руках деревянные половники.
– Протрубить, о-о-о, – кучковались кухарки. – В такие игры мы еще не играли.
Порси́за повела за собой женщин туда, где высилась третья смотровая вышка. Рог находился в руках королевского трубадура, восседающего прямо под ее крышей.
– Мы подымимся наверх, – сказала она, – и заставим увальня в зеленых штанишках подчиниться нашей воле.
Ми́рдо, окружив вышку добытчиками, кузнецами, ныряльщиками, горняками, решил стать стеной от Га́рпиновских псов, пока его женщина брала штурмом прибрежную крепость.
– Стоим и не шелохнемся, – твердил он. – Что бы там ни было.
– Так мы что, устраиваем бунт? – спросил кто-то из его окружения.
– Мы свергаем тупоголовость, – ответил Ми́рдо.
Не прошло и минуты, как упитанные пампушки зашагали по лестнице, ведущей наверх. Казалось, что от их шагов «крепость» не только покорится, но и обрушится в пучину вод. Порси́за, расплываясь в улыбке, шла впереди и уже наблюдала лицо трубадура, озадаченное происходящим.
Этот шум не мог не заметить ри́хт Са́йленский. Таких вольнодумцев он всегда желал истреблять.
– Соседние общины почти разошлись, – сказал он. – А они бунтуют.
Окликнув свой отряд, он повелел сию же секунду разогнать взбунтовавшихся. Ну а для Ми́рдо у него был особый разговор, и не здесь, а в зале Кирвендэ́ла, где совет пренепременно бы решил его участь. Приспешники Га́рпина устремились к смотровой вышке, расталкивая на своем пути остатки кэру́нской толпы. Песок под их ногами заскрипел, но воля была тверда как никогда.
