– Гадина! – выпалила плодотворица, за что и получила удар в живот. От боли она простонала, прищурив в безысходности покрасневшие глаза.
– Мой долг был сообщить вам об этом, – изрекла Баки́на, – на то есть законы Священного Союза, чтимые всеми. К которым я трепетно отношусь.
На ветвях хвойных шулье́р, замкнутых в нефы, галдели белые совы, словно потешаясь над страданиями пленницы. Недобрая сотня белокрылых птиц гадила прямо на головы восседающих ниже, но, похоже, только Бирви́нгия сторонилась как могла этих непроизвольных атак.
– Я закончила с письмом, мой дорогой Ге́ссар, – сказала Баки́на. – Отправь его сегодня же с совой, пока солнце не опустилось за горизонт.
Юный но́рф утвердил ее волю поклоном головы и отложил перо в сторону. Потребовалась пара минут, чтобы черная смола высохла. За эти пару минут он встал с верхней ступени насеста, распрямился и соловьиным свистом вызвал почтовую сову. Медленно кружась, она слетела с ветки прямо на его руку, спрятав широкие крылья. Пергамент, скрученный в свиток, не нужно было привязывать к совиной лапке, эти птицы намертво вцеплялись когтями в то, что им давали. А произнесенного слова – Вессанэ́сс – хватило для того, чтобы обозначить пернатой путь до адресата. Птица вспорхнула и вылетела в кроновый просвет, Бирви́нгия только и слышала ее отдаляющийся свист.
– Теперь я могу заняться тобой, – сказала Баки́на, оглядев пленницу с высоты своего трона, как сова, что охотится за мышкой. – Ге́ссар, помоги мне спуститься.
Оратор исполнил ее волю и сопроводил старуху вниз. Она с трудом перебирала ногами по деревянным ступеням, скрипящим усталыми невольниками. Их путь от трона до нижнего порога длился всего три минуты, но они показались Баки́не целой вечностью. Плодотворица не могла поверить своим глазам. Даже она в своем преклонном возрасте не такая жалкая и немощная.
«И это та самая лесная ведьма, что вызывает ветер? – не верила она. – Любое дуновение собьет ее с ног».
Когда же шаманка подошла ближе, Бирви́нгию заставили преклониться. Это было несложно, воинственным псам только и стоило ударить по старушечьим ногам. Плодотворица пала на колени, прокряхтев от бессилия. Палманэ́я[5]на ее э́льту[6] зашевелилась, разделяя боль дряхлого тела.
– Вот и ты передо мной склонилась, – произнесла Баки́на. – Ты помнишь тот день в восточном саду? Был заключен Священный Союз, а ты, королевская олениха, решила показать мне достижения своей общины.
Но́рф Ге́ссар взглядом властвующего монарха посмотрел на служку, стоявшую рядом.
– Глупая остолопка, – прошептал он ей, – твоей всея матери трудно стоять без опоры. Немедленно принеси посох!
Служка, грязная и неумытая, чуть ли не на карачках устремилась за надобным. Благо шаманский посох всюду по пятам всея матери носила горбатая девочка, заглядевшаяся на представителя касты когтистых псов.
– Мать, мать, – надрывным шепотом ругала девочку служка, – служить – твоя жизнь, а ты, уродина, размечталась.
Она выхватила из детских рук длинную корягу, что и была посохом, и вручила его Ге́ссару.
Но́рф надменно вздохнул, словно ожидал этого вечность. А затем, будто заботливый сын, положил руку Баки́ны на рельефную рукоять, чтобы та оперлась.
– Вот сюрприз, – ответила Баки́на. – Посмотри-ка, Бирви́нгия, даже посох в моих руках тот же.
Плодотворица, подняв обессиленную голову, холодно улыбнулась, и пренебрежительно плюнула шаманке под ноги.
